Страна заката

Он не раз консультировался с Доком, чтобы убедиться, что у Лизы все идет нормально, однако Док сказал, что Лиза малокровная и слабая и в оставшиеся до ро­дов несколько недель не должна напрягаться. Разумеется, Док тоже знал о его двой­ной жизни, и Аллану показалось, что он уловил упрек в голосе старика, когда они слегка коснулись этой темы, но Аллана это не волновало. Он считал нравственные требования Дока старомодными и абсолютно неприменимыми в существующих усло­виях и даже не совсем понимал, в чем их смысл. Однако забота, которую Док прояв­лял в отношении Лизы, успокаивала Аллана, и эта забота стала ещё сердечнее в по­следнее время, после того как Док окончательно убедился в его «неверности» (как он, вероятно, это называл). Трогательная дружба,  вдруг связавшая Дока и Лизу, снимала в какой-то мере с Аллана ответственность за ее жизнь. Во всяком случае, Аллану так казалось, поскольку, по мере того как ему становилось все труднее с Лизой и опас­ность, угрожавшая ее здоровью и здоровью еще не родившегося ребенка, как утверж­дал Док, все возрастала, он все отчетливее сознавал, что ведет себя не так, как следовало бы. Он проявлял и заботу и внимание, но до какого-то предела, после чего вдруг терял терпение. Ему не хватало выдержки, чтобы спокойно относиться к со­стоянию Лизы и вообще к всевозможным недугам и болезням; это раздражало его, выводило из равновесия, заставляло чувствовать свою неполноценность и даже вину, а необходимость сидеть весь вечер в тесном фургоне (теперь он казался тесным, пото­му что большую часть времени Лиза лежала), чувствовать на себе ее вопросительный укоризненный взгляд, выслушивать ее трогательные просьбы о каких-то совершенно незначительных вещах, о той или иной маленькой услуге — все это нередко приводи­ло его в состояние лихорадочного агрессивного беспокойства. К счастью, Док сам сле­дил за тем, чтобы Лиза получала почти все, что ей было нужно, облегчая тем самым мучительное бремя, которое легло на плечи Аллана.

В сущности говоря, у Аллана не было ощущения, будто он ведет двойную жизнь, и прежде всего потому, что его близость с Мэри никогда не была тайной, и теперь он рассматривал это как неизбежный результат вполне естественного хода событий.

Мимо Насыпи в направлении Восточной станции пока еще ходил рейсовый ав­тобус, на который Аллан садился каждую субботу, но ходил он все менее и менее регулярно, и можно было ожидать, что этот маршрут в скором времени отменят, как и многие другие. Эти еженедельные поездки на автобусе, когда приходилось стоять в тесноте, вдыхая спертый, пропитанный испарениями воздух, были для Аллана му­кой. Он знал этот маршрут как свои пять пальцев. И мог бы нанести на карту каждый мучительный метр пути, рассчитав его по минутам.

Аллану все время казалось, что даже в переполненном автобусе пассажиры ста­раются держаться как можно дальше от него. Возможно, они ощущали его запах. Но ведь от них тоже пахло не слишком приятно — пахло потом, дешевым мылом, тесны­ми квартирами и грязным бельем. Но от него пахло Насыпью, а это был совсем осо­бый запах. И хотя перед уходом он мыл лицо, приводил в порядок волосы и бороду, чтобы не привлекать к себе внимания, во всем облике его появилось нечто подозри­тельное, замкнутое и в то же время настороженное, затаившееся, и люди это чувство­вали и старались держаться подальше. Он избегал их — они избегали его... ,

Чтобы убить время, он думал о Мэри Даямонд, о том, чем они займутся, когда она придет к нему вечером, и радовался этому. В их времяпрепровождении не было особого разнообразия, поскольку на бензоколонке не развернешься. Однако Аллану нравилось именно это однообразие, четкая упорядоченность существования, ограничен­ность выбора; жизнь его стала проще, яснее по форме и ритму, жить так стало его насущной потребностью. Он не мог бы сейчас разбираться в массе возможностей, де­лать необходимый выбор, снова приспосабливаться к сумасшедшему хаосу городской жизни. Он думал о радостях постели, которую они расстилали в помещении склада, и ему становилось теплее. Наступила осень, по ночам было холодно, но Аллан на всю ночь оставлял на складе включенной электрическую плитку, и она согревала комнату. Перерасход электроэнергии когда-нибудь обнаружат, но Аллана это нисколько не вол­новало. Как не волновало и то, что он без талонов отпускал бензин Свитнессу. Или таскал со склада автомобильные пледы в грязно-бирюзовую и синевато-лиловую клетку и затем отвозил на Насыпь в предвидении наступающей зимы. Все равно ему недолго оставалось работать на бензоколонке.

На автобусной станции, где он одиноко сидел и ждал автобуса, его смерила критическим взглядом крупногабаритная шлюха. Ее круглый зад, обтянутый цветастой тканью дешевого платья, соблазнительно покачивался, и Аллан вспомнил Мэри Даямонд.