Страна Желанная

Долго стоял Самарин на лесной дороге, подставив лицо влажному ветру и забыв о лежащей у ног рукавице. Потом вдруг огляделся вокруг и сказал с радостной дрожью в голосе:

- Чёрт побери, до чего же хорошо на свете жить!

Он ещё раз огляделся и быстро пошёл вперёд, так и оставив на снегу рукавицу. А спустя десять минут он повстречал на перекрёстке несколько розвальней, везущих в тыл тяжело раненых. Настроение радостной приподнятости, которое охватило Самарина на лесной дороге, разом исчезло.

Когда сани проехали, Самарин быстро зашагал своей дорогой, но мысли его резко изменили направление

Через полчаса он был уже в деревне, в которой расположился штаб бригады, и направился прямо к избе, занимаемой особым отделом. Первое, что бросилось ему в глаза, когда он вошёл в избу, были двое пленных, сидевших на лавочке, идущей вдоль боковой стенки русской печи. Пленные сидели поодаль друг от друга, и Самарин в первую минуту не понял, почему они так сидят. Но тут же он разглядел, что один из пленных офицер, а другой солдат, и всё стало понятным.

Две шубы лежали на другой лавке, в углу. В избе было жарко натоплено, и пленным, видимо, велели раздеться. Солдат сидел в коротком жиденьком травянистого цвета френчике с парусиновым широким кушаком такого же цвета. Кушак зацеплялся за два медных крючка, нашитых сзади на френче. Нашиты они были так высоко, что кушак приходился под самую грудь.

Френч офицера, более тёмный по цвету и из хорошей плотной материи, был не в пример солдатскому долгопол. Длинные лацкана открывали шею. Под френчем надета была серая рубашка и чёрный галстук. Офицер был довольно молод, но уже начинал полнеть. Об этом свидетельствовали его тугие щёки, наплывающая ниже подбородка складка и массивный затылок.

И, глядя на этого офицера, на его плотные щёки, Самарин внезапно представил себе ввалившиеся щёки красноармейцев сто пятьдесят шестого полка, только что вышедших из жестокого боя и собравшихся на митинг, на котором постановили уделять из своего и без того тощего пайка четверть фунта хлеба в день для голодающего Петрограда.

В эту минуту дверь, ведущая из кухни на чистую половину избы, приоткрылась, и из неё выглянул начальник особого отдела бригады комиссар Полосухин.

Самарин отвернулся от пленного офицера и прошёл к Полосухину.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ОФИЦЕР И СОЛДАТ

Полосухин прикрыл за Самариным дверь и сказал:

- Вот, товарищ комиссар, наши шелексовцы опять пошарили ночью в тылах у белых и притащили двоих. Прогляди-ко отобранные у них документы. Что за типы?

Самарин взял лежащие на столе документы и заглянул в них.

- Американцы. Триста тридцать девятый полк.

- Ага, - отозвался Полосухин. - Это ладно. Этот полк очень даже нас интересует.

- Тут солдат и офицер. Как думаешь, кого прежде допрашивать лучше?

Полосухин на мгновенье задумался, потом сказал с живостью:

- Знаешь что? Давай прежде обоих вместе? Попробуем? Пусть солдат на своего офицера полюбуется, как он крутиться станет. А?

- Пожалуй, - согласился Самарин. - Вроде очной ставки.

Обоих пленных позвали в комнату. Они вошли: впереди офицер, сзади солдат. Офицер шел неуверенной, нетвёрдой поступью. Солдат шагал ссутулясь, но твёрдо. Выправки у него никакой не было, и он мало походил на солдата.

- Садитесь, - сказал Самарин обоим по-английски и указал на два табурета, стоявшие перед простым деревенским столом, за которым он успел уже усесться.

Полосухин отошёл к окну и оттуда внимательно оглядывал пленных. Пленные сели. При этом офицер довольно неловко плюхнулся на табурет, будто у него подкосились ноги. Солдат опустился осторожно на самый краешек табурета, как человек, который не привык, чтобы его приглашали присесть. Офицер, нервно подёрнув плечом, положил было руку на стол, но тотчас снял, так как было слишком заметно, что рука дрожит. Офицер положил её на колено, но она и там продолжала подрагивать.

- Что вы так волнуетесь, лейтенант? - спросил Самарин.

- Я? - переспросил офицер, с трудом обретая дар речи и облизывая языком пересохшие губы. - Я? Разве?..

Рот офицера повело вкривь. Он замолчал. Язык плохо ему повиновался. В глазах его застыл страх. И это было так очевидно, что Самарин и Полосухин переглянулись. Потом Самарин повернулся в сторону солдата и спросил:

- Наверно, ваши офицеры распространяли среди солдат всякие россказни о том, что большевики - варвары и звери, что они пытают и расстреливают пленных?

Солдат откашлялся и сказал простуженным голосом:

- Сказать по совести - было такое дело. Говорили не раз и не два и писали в газетах. Потом книжечки такие бесплатно нам давали, специально составленные про эти самые, извините, большевистские зверства.

- Что же, солдаты верили этим глупым и диким басням?

Солдат поёжился и, вздохнув, ответил:

- Сказать по совести, кое-кто и верил, но у нас в роте дураков не так, чтобы очень много.

- А как среди офицеров? - спросил Самарин, поворачиваясь к другому пленному.

Офицер молчал, как будто ещё не понимая, о чём идёт речь.

- Эх вы, - усмехнулся Самарин. - Собственных измышлений, собственной тени боитесь.