Страницы Миллбурнского клуба, 2

В поезде попался ей попутчик – ну, чуток постарше нашего Вольфганга, только майор, из танковых, кадровых. Ветеран, командир батальона. Награжденный, конечно – удалец, все, как есть. Тоже возвращался на Восточный фронт из отпуска по ранению. Разговорились. И Эльза ему – видать, трясло ее по-прежнему – выложила, как на исповеди. Дескать, муж зачем-то купил в глухой глуши домик в четыре с половиной окна, а теперь заставляет туда перебираться, это с младенцем-то. А они здесь и знать никого не знают, да и вообще – тяжело из родного города уезжать от родных и близких, к тому же на пустое место. Танкист слушал ее, слушал, а потом возьми да и скажи: «Муж-то ваш, фрау, совсем, кажется, не дурак. Kein Dummkopf – именно так. Простите меня, бременца, за откровенность, но я вырос в порту, привык выражаться напрямую. Его когда призвали-то? А, еще до войны, я так и думал. Что, писал, произвели в обер-лейтенанты? Молодец, поздравляю вас, фрау. Настоящий тевтонский герой. Должны гордиться. И как бы это сказать правильно – верить. Да, glauben. Не зря же сказано, wer’s glaubt, wird selig*. Искренне вам завидую и желаю всего наилучшего».

Тут она его, как водится, спросила, когда война-то закончится? Что ли, расположил он ее чем-то – совсем ведь человек незнакомый. Тогда кого попало о таких вещах не спрашивали. Отвечает: не могу, дорогая фрау, проникнуть в мудрость нашего верховного командования, я все-таки простой офицер, не более, хотя мне, конечно, лестно ваше доверие. Думаю, мы с вами не слишком ошибемся, если предположим, что этот год окажется решающим. Поэтому может быть к концу следующего или даже еще чуть спустя… На вашем месте, я бы подождал, пока весна, как сказал какой-то поэт, не вступит в свои права, и, по совету супруга, двинулся бы в деревню. Хороший воздух, понимаете, это не шутка. Я и своим бы то же самое прописал, да нет у меня никого, кроме матушки, а брат, вот, младший, узнали мы только что, погиб в Ливии, при наступлении, ну, вы читали наверняка – там большая победа была. Пал, так сказать, за великую Германию. За счастье будущих немецких поколений. Чтобы лучше жилось таким, как ваша дочь, meine liebe Frau, чего я ей искренне желаю. Тоже танкист был. Меня потому и отпустили домой-то… Иначе бы подлечили в госпитале пару недель, как в прошлый раз – и назад.

Эльза вернулась, рассказала все родителям. Те ничего понять не могут. Тут слухи пошли, что где-то бомбежка была большая, и что собирали народ, объясняли – случайно прорвалось несколько английских самолетов, но их все на обратном пути сбили. Потом сразу комом покатилось: раздали противогазы, учения начались, свет стали гасить и пошли воздушные тревоги, одна за одной. Тут фрау Берта и говорит Эльзе – это, наверно в апреле было, как раз под праздник: бери девочку, дорогая, и езжай, а уж за домом я присмотрю и за жильцами тоже. Ноги-то пока, слава богу, ходят, а там видно будет. Ныне ничего рассчитать нельзя, и желать для себя слишком многого – тоже не стоит. А утварь всякую я запакую и вышлю тебе грузовой почтой. Эльза и не спорила даже – собралась в три дня и уехала. Вольфгангу с нового места отписала сразу – мол, прибыли, все в порядке, и начала обживаться.

Долго, видно, письмо шло. В первый раз столько времени дожидалась наша Эльза ответа, уже и волноваться начала. Только самым летом отписал ей Вольфганг, что очень рад, что целует нежно свою дражайшую женушку, и чтобы возвращаться в город она даже не думала, потому что деревенский воздух для ребенка в этом возрасте необходимее всего, и что денежное довольствие он ей будет переводить по новому адресу. И в последних строках добавил, что по-прежнему состоит в том же дивизионе, со старыми товарищами, что они все время на марше, а потому почта стала работать немного хуже, но это – ненадолго и, несомненно, наладится в самом скором времени. И вы знаете, несмотря на то, что тогда на Восточном фронте творилось, письма до известной поры шли, как заведенные.