Страницы Миллбурнского клуба, 2

П е р в ы й.  Обижали его много. В тридцать седьмом забрали, потому что немец. Заметь, наш, русский немец, только и есть, что фамилия немецкая, и вот что еще известно. Началась война, он шесть раз заявление подавал, просился на фронт. Не взяли. Всю войну в тяжелейших условиях проработал на Урале, вернулся в Н-ск, десять лет работал изыскателем, пока не взяли в институт – там и вырос до главного.

В т о р о й.  Замкнут, недоверчив. Так? Может быть, озлобился. Но когда, откуда связи?

П е р в ы й.  Давай посмотрим остальных. (Садится за стол.  В т о р о й  подает ему три папки, садится с боку. П е р в ы й  открывает верхнюю папку, читает глазами, вслух повторяет не все – видимо, самое интересное.) Корина Лариса Григорьевна, сорок пятого года рождения, окончила Горный' институт, в том же году направлена в… по распределению. Мать – педагог, отец погиб на фронте. Ага, изменения: два месяца назад вышла замуж. Муж – инженер-дизелист, плавает на торговце «Краснокамск», ходит за границу.

В т о р о й.  Сорок пятого года рождения, а отец погиб на фронте. Значит, он ее и не видел. Н-да.

П е р в ы й.  Ты не о том сейчас. Запроси-ка ее мужа. Горицкий Роман Игоревич. Так, на всякий случай. (Открывает вторую папку, читает выборочно, так же, как первую.) Шарова Наталья Ивановна, тысяча девятьсот сорокового года, горный техникум. Нет… нет… нет... Ничего у нее нет, даже семьи. Из детского дома. Вот только с иностранцами часто знакомится, любит барахлишко импортное.

В т о р о й.  Странная девица. Нет ли за ней кого-нибудь?

П е р в ы й.  То-то и дело, что не странная. Чего ты странного-то увидел? Что не замужем или что барахлишко импортное любит? На то и девица. И язык, кто же теперь язык не знает. (Задумывается.) А ты язык знаешь?

В т о р о й.  В школе учил и в Академии. Немецкий. (Помедлив.) Да нет, не знаю.

П е р в ы й  (с сожалением). Вот и я не знаю. Странная, говоришь? Это мы с тобой теперь странные... (Подает В т о р о м у  газету с картой.) Ты посмотри, сколько тут текста под картой, может, разберешь?

В т о р о й.  (Берет газету, подносит к глазам, долго рассматривает.) По-моему, это французский. Могу отдать переводчикам. В момент сделают.

П е р в ы й.  Ладно уж, это я могу и сам. Странная... Но все-таки выясни, нет ли за ней чего.

В т о р о й.  Легко сказать, выясни. Вы же велели к шестнадцати, а сейчас двенадцать сорок. Пока запросишь, пока там разберутся... Правда,  я убежден, что утечка оттуда, тем более этот пожар... Именно эти карты, и все сразу. Для доклада вопрос можно считать ясным, а расследование – своим порядком.

П е р в ы й.  Больно ты быстрый. Я не вижу моста, по которому ушла информация. Не вижу.

В т о р о й.  А пожар?

П е р в ы й.  Пожар? Н-да, но зачем им пожар? Давай-ка посмотрим третьего.

В т о р о й.  Козлов Вилен Сергеевич, тысяча девятьсот пятьдесят первого года, русский, отец – рабочий, мать – медсестра. В шестьдесят девятом окончил английскую школу, с пятого класса переписывался с канадским мальчиком, два месяца назад тот приезжал с отцом и они встречались. (Торжествующе.) Вот вам и мост!

П е р в ы й.  Торопишься, опять торопишься. (Помедлив.) Сейчас двенадцать сорок пять, давай-ка, на самолет. В четырнадцать ноль-ноль, не позднее четырнадцати пятнадцати, будешь там. Если что, звони. Ну, а к шестнадцати – сам знаешь. Вот здесь твоя сноровка и пригодится.

В т о р о й.  Слушаюсь.

П е р в ы й.  Только, смотри, не ошибись. Дело здесь такое – ошибиться нельзя.

Обгоревшая комната 2-ой сцены.

 На столе В а г н е р а груда обуглившейся бумаги. Закопченные стены у окна, стекла, графин и обуглившиеся цветы. Передняя часть комнаты у двери не тронута.  В т о р о й  разбирает сгоревшие чертежи, внимательно рассматривает все вокруг. Лупой, сантиметр за сантиметром обводит места, где мог возникнуть пожар. Стук в дверь. Не дожидаясь ответа, входит полный бритый наголо мужчина лет 56 – 57, начальник спецотдела Г л у х о в , по прозвищу «Скафандр».