Страницы Миллбурнского клуба, 2

Осип Мандельштам туманен и неуловим. Я не могу подобрать каких-то слов, которые ясно ставили бы его в некий ранг в моем сознании – туда, где стоят многие другие. Много раз я пытался сообразить, что же есть О. М. и всегда находил нечто новое, но ничего устойчивого. То одна строка мелькнет, то другая, то пустоты, так сказать, углубляют. Вследствие такой неуверенности и желания разобраться с данной темой (хороший вопрос – а зачем?..) я решился на беспрецедентное занятие – перечитать все (ну, почти все), что О. М. написал, и, наконец, «составить мнение».

Как учит нас современная теория искусства, начиная с работ А. Ригла (Аlois Riegl) 1930-х годов [14], и как интуитивно ощущается каждым нормальным человеком, произведение искусства неполно без участия «зрителя», в нашем случае – читателя (см. более подробно в разделе 3.3). Попросту говоря, то, что поэт реально имел в голове, создавая стихотворение, и что пытаются как можно точнее понять историки искусства (литературы) в своих исследованиях – это одно. А то, как это воспринимается «пользователем» – совсем другое. Понятная в принципе, эта идея далека от всеобщего признания, особенно в искусствоведческой практике. Несравненно больший вес в ней имеет первая компонента; анализ второй же – восприятия публикой предмета искусства – и производится крайне редко, и осуществляется часто очень непрофессионально. Понять это можно – автор один, критик – тоже один, а публики (нас) – много. Сказать что-то о ней – это либо заниматься статистикой и сложным анализом данных, либо писать фразы типа «общепринято», «общепризнано», «очевидно» и т.д. Второе, конечно, намного легче и посему общеупотребимо. В результате репутация автора в глазах критиков может быть колоссальной, а в глазах «широкой публики» – близкой к нулю. С обескураживающей ясностью это видно в музеях современного искусства: у многомиллионных работ, скажем, Д. Поллока или Б. Ньюмена никого обычно нет, а у картин Эндрю Уайета (A. Wyeth) – есть.

Конечно, существует огромное количество исследований общего культурологического или социокультурного плана, в которых авторы не только учитывают роль «воспринимателя», но и глобально рассматривают процессы взаимодействия общества (как множества людей) с культурой (как множеством идей) (см., например, книгу М. Берга и ссылки в ней [1]). Но и в них анализ ведется с помощью очень общих категорий, где не только отдельные стихи, но отдельные имена поэтов растворяются в общих тенденциях мирового или, по крайней мере, национального искусства. Такой взгляд с птичьего полета, по контрасту со взглядом дотошного исследователя каждой отдельной строки и «отдельно взятой жены», теряет конкретность. С этой точки зрения предпринятый мной анализ на шкале «частное – общее» лежит где-то посредине: я пытаюсь понять все без особых частностей и без глобальных обобщений; данные, а не концепции, сами ведут к выводам.

Настоящее эссе написано главным образом с позиций заинтересованного читателя, который не знает ничего особенного об обстоятельствах создания тех или иных стихов, об их подтекстах и символике (кроме общедоступной), не знаком со всей огромной литературой о поэте и т.п., но «просто» читает и отмечает в душе (и, в данном случае, «на бумаге», то есть в компьютере) какие-то их свойства. Поэтому я рассматриваю статью не как вызов многочисленным исследованиям творчества О. М., а как взгляд с несколько иной стороны.

Он может показаться непривычным (графики и таблицы применительно к поэзии все же не типичны), но, как я надеюсь показать, весьма полезен и вполне способен стимулировать какие-то новые мысли или дополнительно подтверждать (но уже с цифрами в руках) старые. Цель моих заметок, иными словами, – взглянуть на стихотворное наследие Мандельштама (я оставляю все другое – его прозу, критику и пр. – за кадром) простым глазом любителя поэзии, но вооруженным некоторой статистической техникой.

Репутация О. Мандельштама в настоящее время крайне высока не только в России, но и в мире. Совершенно очевидно, что примерно в течение ста лет со дня появления его первых стихов несколько различных факторов внесли свой вклад в такую оценку:

а) Достоинства его поэзии как таковой. Он был замечен после первой публикации и всегда оставался и остается объектом внимания читателей, критиков и коллег-поэтов (А. Ахматова, скажем, считала, что он просто лучший поэт страны).

б) Его беспрецедентная гражданская смелость (безрассудность?), выплеснувшаяся, в первую очередь, в «Мы живем, под собою не чуя страны...», но не только.

в) Его трагическая судьба, рассматриваемая как почти идеальный архетип в извечном конфликте «власть и художник».

г) Мемуары Надежды Мандельштам, самодостаточные безотносительно к имени ее мужа, ставшие одной из самых влиятельных книг самиздата в свое время и остающиеся одним из наиболее ярких свидетельств сталинской эпохи.