Так и оказалось, на мое счастье, – пастухи из-под самой Трясиновки. Вот что потом выяснилось: по всему краю был большой овечий мор, поэтому в тот год шерсть большую цену имела. Все овцы да бараны чуть не в одну ночь посходили с ума: сначала случались прям беспрерывно, до изнеможения, хуже людей, потом друг друга же вовсю бодали, а опосля вообще в пропасть прыгали. Окромя наших, горичанских, – те покрывали маток по-обычному, и никуда, как обычно, бежать не желали, а паче того – с обрыва свергаться. Уберегли, значит, святые. Оттого и дурни-то наши в большом прибытке были. Такого ни до, ни опосля никогда не было, сами знаете. Так что выкупили они меня прямо на месте и домой повезли. Ну, на пути передрались, конечно, и дубьем друг друга хорошо покалечили, только это уж я в другой раз вспомяну. Да и чего вспоминать – дело обыкновенное, интереса жидкого.
Некультурные, я вам скажу, все-таки у нас люди, не то что в Италии. Те все же тактичнее, нежнее наших будут, извилистее. Чего только со мной там не случилось, а вот без дубья обошлось. Есть у них даже на такой предмет слово специальное, я уже его вам излагала, только путаное оно какое-то, не всегда на язык дается. Видать, забыла, жалко. Ан нет, помню: кур…ту…азность! Тяжело нашему брату, бабоньки, без куртуазности этой, ох, тяжело.
Русскоязычные стихи и проза Яны Кане вошли в ряд антологий, в том числе в сборники «Общая тетрадь», «Неразведенные мосты» (2007 и 2011), «Страницы Миллбурнского клуба» (2011 и 2012) и «Двадцать три». Англоязычные стихи несколько раз печатались в журнале «Chronogram».
Процесс сочинения стихов служит мне чем-то вроде осязания – с его помощью я прикасаюсь к миру, чтобы ощутить его и составить представление о его сущности, чтобы ответить – или просто отозваться – на вопросы, перед которыми бессильны привычные органы чувств в совокупности с рациональным мышлением.
Ну какой же ты поэт?
Где же книги, где же лавры,
Лира где или литавры?
Ни рубахи покаянной,
Ни блестящих эполет.
Ни признаний, ни воззваний,
Ни тернового венца.
Только слово, только слово –
Палка белая слепого,
Обещание начала
Даже в самый миг конца.
Один из этих вопросов – наверное, самый важный и трудный – это как строить нерушимые отношения с людьми, когда каждый из нас – кусок воска в руках непредсказуемой и непреклонной судьбы. Как продолжить диалог, спор, дружбу, когда те существа, которые узнали друг в друге «своих» и подружились многие годы назад, исчезли, видоизменились, стали людьми с несхожими судьбами и взглядами. Что делать с привязанностью к одному дорогому человеку или с принадлежностью к содружеству духовных спутников и соучеников, когда Парки отделяют меня от прежнего уклада жизни расстоянием и временем; когда они лязгают ножницами смерти?
Все стихи в предлагаемой подборке – мои попытки отозваться на этот вопрос: оспорить его, ответить на него, стерпеться с ним, понять его, принять его. Первое из них, «Друзьям», я написала, будучи еще подростком, вскоре после отъезда из России. Последнее, «50», написано несколько месяцев назад, в ответ на стихотворение моей подруги детства, отмечавшей свой полувековой юбилей.
Друзьям
Я все пытаюсь отзвук ваших слов
Найти в звучанье незнакомой речи
И продолжаю с вами давний спор,
Начавшийся с последней нашей встречи.
Я знаю, вы не слышите меня –
Я говорю лишь со своею тенью,
Своим же возражая возраженьям,
Свою же несговорчивость кляня.
Я говорю лишь с памятью о вас,
С разрозненными вашими чертами,
Которые я нахожу в себе –
Или в других, совсем не схожих с вами.
Все наши встречи, каждый разговор
Я вспоминаю с самого начала.
И вас самих так помню я теперь,
Как никогда, быть может, и не знала.
* * *
Всплески крыльев голубиных
Будят отзвук колокольный.
Золотая каравелла
Затерялась в облаках.
Доведется ли вернуться
Мне в гранитные объятья,
В город дыма и тумана,
Зыбких замков на песках,
В город ангелов и сфинксов,
Где мосты уходят в небо
И дрожат в полночных реках
Огневые жемчуга,
Где двойник мой заблудился
В переулках зазеркалья,
Где мой призрак греет руки
У чужого очага?
* * *
Sometimes at night, I’m visited by a ghost
Of my own self, but from my past existence.
I don’t feel frightened – after all, she’s me.
I watch her move and hover in the distance.
I think she’s curious about my present life.
She pauses by the shelves and long she looks
At pictures of new friends and those she knew,
At souvenirs of travels, at my books.
At last she turns and glances at my bed
And then at me. I cannot see a trace
Of anger, accusation or contempt
Upon her face, my own younger face.
I almost can believe that she forgave