Осесть в Вене – но в качестве кого? Ответа не было, однако, опьяненный страстью, я склонялся к последнему и даже думал упасть патрону в ноги и просить его о рекомендации для поступления на местный медицинский факультет. Скажу больше – я был уверен, что теперь с легкостью сдам все требуемые экзамены, за год-полтора доберу немногие необходимые курсы, после чего останется только выбрать тему для диссертации, а работать над ней можно без отрыва от врачебной практики. И это был, скажу я вам, не такой уж дурной план, даже наоборот, достаточно разумный и основательный, совсем в стиле моего почтенного родителя. Не порхать по свету в поисках нелегкой добычи, а осесть на месте, трудиться и зарабатывать. С каждым днем такая перспектива казалась мне все привлекательнее. Пусть бегающие глаза прекрасной смуглянки продолжали бросать меня то в жар, то в холод, еще неделя-другая, и я бы открылся ей, смею верить, получил полную поддержку и твердо стал на путь, который привел бы меня к заслуженному положению венского семейного доктора – и не в самом худшем предместье. Рискну предположить, что клиентура у меня создалась бы представительная – я все-таки был французом, а на представителей нашей нации есть мода в любой профессии и в любой стране мира. Вероятно даже, и сегодня я бы жил много покойнее и радостнее. Но что о том рассуждать! Грань между устроенностью и неприкаянностью я так и не переступил, ибо опять все вышло не по-моему.
Не вдаваясь в излишние подробности, выскажусь кратко и без обиняков. Чернобровая и гибкая, украшенная тяжелой копной буйно курчавившихся волос прачка-венгерка, засучивавшая рукава столь же деловито, сколь расстегивавшая юбку, горячо шептавшая в минуты страсти непонятные слова, шипуче скользившие наружу из-за мелких желтоватых зубов, разбила мое сердце, несмотря на известный опыт все-таки еще нежное и юное. Сделала она это по-ухарски беззаботно, в единый миг и, как мне тогда казалось, окончательно. Что именно произошло, не имеет значения, вы слышали сотни таких же историй, и моя ничуть не интереснее других. Вы же не хотите, чтобы я опустился до общеизвестных фигур речи и поведал вам про рассеченную ударом судьбы горемычную грудь покинутого любовника, его опустошенную душу и прочая, прочая. Важны не чувства, а поступки, сейчас нас интересует то, что случилось вследствие этого события моей всего-навсего личной жизни.
Ошарашенный и подавленный, я без дела бродил по шумной, разряженной, даже пышной, несмотря на собиравшуюся случиться войну, Вене и, подобно множеству молодых людей в моем состоянии, был привлечен шумом, доносившимся с вербовочного пункта. Нечего говорить, что у меня и в мыслях не было становиться солдатом армии ее всемилостивейшего величества, особы, впрочем, во всех отношениях наидостойнейшей, заслуживающей бесчисленных похвал и самой доброй памяти. Упомяну кстати, что за несколько дней до этой оказии хозяин уличил одного из слуг в присвоении небольшой суммы денег и хорошенько отделал его той самой парадной тростью, с которой я впервые увидел его в здании Сорбонны. Наутро опозоренный воришка пробрался в людскую и поведал мне, что записался в имперские гренадеры (а роста он и вправду был порядочного), и похвастался обещанной ему круглой суммой, положенной каждому новобранцу. Тогда все эти известия оставили меня совершенно равнодушным.
Теперь же, разговорившись со средних лет поручиком в топорщившемся по швам черно-белом мундире, превозмогая жестяную барабанную дробь и гнусные крики батальонного зазывалы, я узнал, что имперским войскам потребны не одни гренадеры. В частности, недавно выявилась значительная недостача младшего врачебного персонала, поэтому им очень прилично платят и содержат на офицерском довольствии. Также поручик рассказал, в какой департамент военного ведомства обратиться и какие бумаги представить для подтверждения своего лекарского мастерства. Рассказываю так подробно, чтобы вы не думали, что я решил изменить свою жизнь прямо там, на месте. Нет, я думал еще целых два дня, и только потом испросил аудиенции у патрона, где во всем признался и попросил помощи.