Страницы Миллбурнского клуба, 5

– А ты, Тася, как патриотка… ты ведь патриотка, Тася? – она кивнула. – Допустим, ты, Тася, хочешь уйти на фронт добровольцем. Но родители отговаривают тебя. Бабушка на коленях умоляет остаться. Какую судьбу ты выберешь?

Разумеется, она решает идти на фронт. В таком случае, сказал я, Тасю ждет банно-прачечный отряд, то есть попросту солдатский бордель. Или судьба связистки или санинструктора, что еще страшнее. А если, допустим, выберет она тыл, тогда ей суждено овдоветь и быть матерью-одиночкой. Это в лучшем случае, а в худшем…

Коротко говоря, обещавшее быть отдыхом времяпровождение обернулось нервной проповедью и вообще черт знает чем.

– А хотите ли узнать настоящие окопные стихи? – предложил я, имея в виду страшный стих Иона Дегена. Рассказал им его историю и прочитал стих в том варианте, который остался в моей памяти с публикации Е. Евтушенко в «Огоньке» 1989 года:

 «Мой товарищ, в предсмертной агонии

Не кричи, не зови друзей.

Дай-ка лучше погрею ладони я

В дымящейся крови твоей…»

И т.д.

Ребята попросили записать. Я вооружил Тасю бумагой, ручкой и продиктовал по-учительски: «Мой товарищ, в предсмертной агонии… в предсмертной агонии… агонии». Тася старательно записывала: «В прет-смертной огонии…пагрею ладония».

Под конец я предложил проверить правописание. Парень пробежал листок глазами: «Не надо, все нормально», сложил вчетверо и сунул в карман джинсов.

В этом клоунском обличье кровавое стихотворение, записанное детским почерком девушки, без пяти минут магистра наук, и ушло в молодежь: «В прет-смертной огонии…пагрею ладония».

Под всхрапывания со второй полки мы обсудили, что да как. Согласились, что они горды победой, но не знают ее цену. Что фронтовые сто грамм и передышки между боями в цветущих яблоневых садах – это мифы. Нет в их видении войны ни фрицев, ни рек крови, ни малограмотных генералов, ни расстрельных команд.

Я было принялся разворачивать перед ними пейзаж войны, заваленный трупами, по которому бродят потерянные сироты и вдовы. Высматривают врага бдительные особисты. Тянутся шпалеры заградотрядов с пулеметами. Под патефоны куражатся мясники-генералы с веселыми женщинами. А за горизонтом – миллионы пленных.

Ребята задавали малопочтенные вопросы, вроде такого: а правда ли, что у Жукова была отдельная жена в каждой армии?

Тут засвербела во мне вот какая мысль: они ничего не знают, и за это придется платить.

Финал водевиля случился, когда Мюллер, сопя и перхая, в облаке своих запахов, медленно спустился со второй полки и объявил:

– А мне вот нравится эта, про журавлей.

И хрипло затянул редкостную ахинею: «Журавли прилетели, родная. Снова песнями сердце полно. Зажила моя рана сквозная, что вздохнуть не давала давно».

Патриоксизмы

Я вновь побывал в Перми три года спустя. Уже наступило время, когда вышеупомянутое «придется платить» разрешилось в «расплата пришла».

В августе 2014-го я приехал туда со всем моим семейством, включая внуков. Мне стукнуло 70, и между всеми нами было решено, что этот мой юбилей правильнее всего отметить с Дорой и Витей и их обширным семейством. В самом деле, если уж юбилей, то вот вам моя настойчивая рекомендация: позовите-ка вы на юбилей свою няню. А еще лучше – поезжайте юбилеить к ней. Что может быть комфортнее для ее и вашего душевного уюта?

Между тем к августу 2014-го кремлевские уже объелись власти и съехали с глузду. Разогрели патриотизм российских масс до небывалого накала, недоступного нормальному разумению. Взять, к примеру, размещенные в городах по людным местам пункты приема вещевых и продуктовых (!) пожертвований Донецку и Луганску. Или антиамериканскую туалетную бумагу…

Как тут не воспламениться патриотизмом? Непременно надо воспламениться. Вот они и воспламенились. И тотчас возмечтали о новых победах русского оружия. О победах! Значит, войны они уже не боятся. Память о войне в этих головах утрачена. Даже Афган, и тот стерся.

Воспламененные присутствовали и на моем празднике. И меж моих друзей и родственников «крымнашисты» сыпали искры. Но все ж без оголтелости. Эта инфекция протекает в легкой форме, если пациенту довелось разглядеть настоящее лицо государства, и он приобрел иммунитет.

Их зять Сережа был иммунизирован Афганом. Голодным детством и безотцовщиной – Витя, отец которого сгинул на Финской. И Дора, носитель еврейской печали. Деревенская учителка 1950–60-х годов, она доподлинно знает, что в тех деревнях ничего с тех пор не изменилось.

Тут уместно вспомнить один грустный эпизод из истории молокан. В середине 19-го века Империя переселила тысячи этих сектантов на Кавказ. В течение двух поколений им пришлось нарабатывать новый опыт выживания и хозяйствования. Последующее обновление опыта и связь поколений выполняли старейшины и пресвитеры. Они несли эту функцию наряду с общинными и богослужебными делами.

Как эта цепочка оборвалась, рассказал Вася, мой рабочий-коллектор, белобрысый весельчак из молоканского села Астраханка (Азербайджан). В экспедициях 1970-х годов на Восточном Кавказе я обыкновенно нанимал рабочих в молоканских селах.