Страницы моей жизни

Вернемся к списку моих произведений. Я подошла к роману «Неясный профиль», прочитала несколько страниц, перелистала остальное, заглянула в конец, и чтение этой книги показалось мне настоящей мукой. Сюжет не выдерживает никакой критики, скучнейшая история двух героев, также не представляющих никакого интереса. Не понимаю, как я могла писать это в течение нескольких месяцев и почему мой издатель – в данном случае Фламмарион – не указал мне на недостатки романа. Следует думать, что тиражи моих книг оказывали на издателей (в данном случае можно сказать – на торговцев) большее влияние, нежели литературное качество произведений. Сегодня мне было бы, пожалуй, стыдно заработать хотя бы су на этом тексте. Пять-шесть удачных фраз не оправдывают окружающий их контекст: плоский, надуманный и смехотворный. Пусть нынешний читатель не сердится на меня за то, что я не разбираю в деталях подробной дребедени, от одной мысли об этом перо падает у меня из рук.

Поскольку проходит все,
Проходим и мы, уходим…
И поминутно я оглядываюсь назад.[8]

Нет, на этот раз я не оглянусь. Напротив, после такого неприятного чтения я сразу перейду к следующему из тех романов, который, я надеюсь, не окажется халтурой, – ведь я начинаю относиться с сомнением ко всему своему творчеству. Следующая книга называется «Смятая постель». Я возлагаю на нее больше надежд, потому что «Смятая постель» напоминает мне о счастливом лете, проведенном на улице Алезиа, о безлюдном доме и тротуаре, усыпанном цветами акаций. Я снова ощущаю их аромат и воскрешаю в памяти мост Толбиак, куда, проработав до рассвета, я отправлялась гулять, а примерно в пять утра вдыхала запах Сены, речной запах; стоя на мосту, я смотрела, как дымятся вдали предприятия, разбросанные по берегу реки, глядела на пока еще спящие баржи и встречала восход солнца. Та работа и душевный покой слились в моем сознании, и потому у меня сохранилось очень, очень хорошее воспоминание о «Смятой постели», а если этот роман так же «хорош», как «Неясный профиль», мне будет очень обидно за себя и свою память.

Чтобы покончить с «Неясным профилем», скажу: мне нередко кажется, что было бы любопытно написать целую книгу на плохой сюжет, посвятив ей время и часть того, что снисходительные люди называют талантом. Это было бы похоже на долгую, нудную и неинтересную работу, которую взваливают на себя ради достижения душевного и финансового равновесия. Что касается «Неясного профиля», то, я надеюсь, главными здесь были финансовые соображения. Тем не менее для того, кто себя перечитывает, подобная слепота по отношению к собственному тексту, ежедневное напряжение перед листом белой бумаги, который надо заполнить, свидетельствуют о тревожном разладе с самим собой и с литературой. Но если у вас нет более захватывающей темы, если вы устали от всего и ваше перо бежит по бумаге независимо от ваших размышлений или критического чувства, если правда действительно ускользает и уступает место привычке, усилию, которого от вас требуют, обещанному вами усилию, тогда вы делаете уступку посредственности и худшему, что в вас есть: лени, болтовне, скуке. Издатели прошлого, как мне кажется, реагировали на это более строго, выполняя таким образом свою особую миссию. И потому я с огромной осторожностью приступаю к упомянутой «Постели», вокруг которой, после прочтения предыдущей книги, я кручусь с некоторым страхом и недоверием.

Но в моей голове все же застрял вопрос: как можно в течение шести месяцев писать о неинтересных людях? Об этом я спрашивала себя часто, даже размышляя о других авторах, но теперь эта проблема встала передо мной. Роман «Здравствуй, грусть» пробудил в массе юных, ничем не занятых или работающих девушек порыв, заставивший их взяться за перо с благородной целью, заслужить, подобно мне, лавры и миллионы. Многие издатели, забыв, что должны делать отбор, публиковали их произведения – по крайней мере в первые годы после выхода романа «Здравствуй, грусть» – с ленточкой, опоясывающей книгу, где было написано: «Новая Саган», как будто меня не было в живых, что я считала бестактным и преждевременным в мои двадцать пять или тридцать лет. К тому же, когда меня спрашивали: «Как вы написали эту книгу?» – на этот глупый вопрос я неосторожно давала глупый ответ: «Берете тетрадь, карандаш и начинаете писать». Скромный, конечно, ответ, но он запутал многих молодых девушек. Мне следовало ввести понятие таланта в эту фразу и подчеркнуть его необходимость, но я не представляла себе, что можно писать, не имея таланта. Увы, сложившаяся ситуация убедила меня в обратном. Некоторые издатели даже просили меня написать предисловие к этим подражательным романам… Почему я не написала для них свой некролог, если на то пошло?