Страницы моей жизни. Романовы. Семейный альбом

Ночью мы подъехали к Гельсингфорсу. Всех остальных спутников Антонов отправил под конвоем, мне же и сестре он сказал, что проведет нас в лазарет, находившийся на станции. От слабости и волнения я не могла держаться на ногах – санитары на носилках понесли меня на пятый этаж. Вдоль всей дороги стояла толпа больных и раненых матросов и солдат. Особенных замечаний не слыхала; кто-то даже сказал: «Бедняжка»…

Сестра-финка, очень милая женщина, уложила меня в постель, дала лекарство, но нам недолго пришлось побыть в покое. Через полчаса поднялась суматоха, из Петропавловской пришел караул – матросы, похожие на разбойников, со штыками на винтовках – и какие-то делегаты из комитета; требовали, чтобы меня перевезли на «Полярную Звезду» к остальным заключенным. Антонов с ними сердито спорил, доказывал, но ему пришлось сдаться. Он с бледным, взволнованным лицом прибежал объяснить мне положение дел и торопил скорее одеться. Испуганная и слабая, я спустилась вниз на костылях среди возбужденной толпы матросов. Антонов шел возле меня, все время их уговаривая.

Страшней же всего было, когда мы вышли на площадь перед вокзалом. Тысяч шестнадцать народу – и надо было среди них дойти до автомобиля. Ужасно слышать безумные крики людей, требующих вашей крови… Но Господь чудом спас меня. Я была уверена, что меня растерзают, и чувствовала себя как заяц, загнанный собаками… Антонов вел меня под руку, призывая их к спокойствию, умоляя, уговаривая… Все это было делом нескольких минут, но я никогда в жизни их не забуду. Антонов бережно посадил меня и сестру в автомобиль, и мы начали медленно двигаться сквозь неистовствующую толпу. «Царская наперсница, дочь Романовых! Пусть идет босиком по камням!» – кричали обезумевшие голоса. Но Антонов, стоя в моторе, жестикулировал, кричал, заставляя их расступаться и давать дорогу.

Наконец вырвались и покатили куда-то по городу. На набережной остановились, пришлось лезть по плоту, доскам и, наконец, по отвесному трапу. Антонов почти нес меня на руках. Мы очутились на яхте «Полярная Звезда», с которой у меня связано столько дорогих воспоминаний о плаваниях по этим же водам с их величествами… Яхта перешла, как и все достояние государя, в руки Временного правительства. Теперь же на ней заседал Центробалт. Нельзя было узнать в заплеванной, загаженной и накуренной каюте чудную столовую их величеств. За теми же столами сидело человек сто «правителей» – грязных, озверелых матросов. Происходило одно из заседаний, на которых решалась судьба разоренного флота и бедной России.

В течение пяти суток, которые я провела под арестом на яхте, я целый день слышала, как происходили эти заседания и говорились «умные» речи. Мне казалось, что сижу в сумасшедшем доме…

Нас поместили в трюм. Все было переполнено паразитами; день и ночь горела электрическая лампочка, так как помещение находилось под водой. Никогда не забуду первой ночи. У наших дверей поставили караул из Петропавловска, те же матросы с лезвиями на винтовках, – и всю ночь между ними шел разговор, каким образом с нами покончить, как меня порезать вдоль и поперек, чтобы потом выбросить через люк, и с кого начать – с женщин или со стариков. Всю ночь не спал и наш новый друг – Антонов; сидел у стола, разговаривая то с тем, то с другим; когда караул гнал его спать, он отказывался, говоря, что исполняет при нас обязанности комиссара и не имеет права спать. Он постоянно напоминал матросам, что без согласия совета они не имеют права лишать нас жизни.

Когда с Гангута сменили караул, Антонов ушел, и я больше никогда его не видала. Вернувшись на свой корабль, матросы из Петропавловска убили всех своих офицеров…

Так прошли пять суток. Как мы не сошли с ума, не знаю, но когда нас перевели в крепость, я заметила, что стала совсем седая. Нас выводили на полчаса на верхнюю палубу; там мы набирались воздуха: я садилась возле рубки, где так часто сидела с государыней и где каждый уголок был мне памятен. На этом же месте пять лет тому назад я снимала императрицу-мать вместе с государем и ее японскими собачками, в день именин государыни; какая чистота была тогда на яхте… А теперь?..

Под крики ораторов Центробалта сидели мы, ожидая нашей участи. «Ну что? Есть известия из Петрограда?» – то и дело спрашивали мы, но никто не ехал, никто ничего не знал. Кормили нас хорошо. Мы вылезали из наших нор к столу: нам приносили мясо, суп, много хлеба и чай.

Новый ужас пережили мы на второй вечер, когда на площади около «Полярной Звезды» прошел по поводу нас митинг. Толпа требовала самосуда, на яхту ворвались делегаты, осмотрели наши конуры и нашли, что мы слишком хорошо содержимся.

Мыться среди матросов возможности не было. Набрела на двух земляков из нашего села Рождествена. Они жалели меня и говорили, что «если бы знали, что это наша Анна Александровна, то как-нибудь похлопотали бы, но теперь ничего нельзя сделать». Раз вечером я нашла у себя в каюте безграмотно написанное письмецо, которое сообщало, что нас поведут в крепость или в тюрьму и что пишущий жалеет меня.