Страницы моей жизни. Воспоминания подруги императрицы Александры Федоровны

Эрика все просилась к доктору Бадмаеву, и ее стали пускать к нему на целый день. Он диктовал ей разные врачебные сочинения и романы. По вечерам надевал бледно-голубой халат, сидел в полутьме, так как лампу ставил на пол, и жег какие-то ароматные травы. Солдаты насмехались над ним из-за его нежного отношения к Эрике, но в конце нашего заключения к нему целый день приходили лечиться матросы и говорили, что если других отпустят, то товарища Бадмаева они не отпустят, так как он им очень помогает. Меня же Бадмаев не любил, так как я отказалась принимать его порошки и также от массажа, хотя он уверял, что я буду ходить без костылей.

Но зато к бедному Глинке-Янчевскому все, начиная со сторожа Степана, относились с полным презрением, так как у него совсем не было денег. Нельзя себе вообразить, какими рисунками были вымазаны стены его камеры; голые женщины и т. д. в натуральную величину. Солдаты вначале даже не позволяли к нему входить, пока не смыли часть рисунков. Бедный старичок все время спал на голых досках, покрываясь старым пальто. Когда вечером всем давали лампы, его обносили. Я приносила ему молоко и читала вслух газеты; чая у него не было, и каждый вечер он приходил со стаканом кипятка, прося уделить ему немного чаю. Каждый день также он обращался к нам с одним и тем же вопросом: «Ну что, сегодня мы уезжаем?» – «Нет», – отвечали ему, и старичок брел к себе в камеру с ужасными рисунками и смирно сидел весь день. Мы часто шутили, говоря, что если нас освободят, то его, наверное, забудут в крепости.

Что Гельсингфорский Совет не сразу нас уничтожил, думаю, связано с тем, что мы числились арестованными Керенским, которого они ненавидели. Офицеры приносили мне поклоны и выражали столько сочувствия от себя и от разных лиц; особенно же хорошо относился к нам некий матрос, комиссар К. Назначили его к нам после того, как однажды, проснувшись ночью, Эрика и я увидели у нас в камере несколько пьяных солдат нз караула, пришедших с самыми плохими намерениями. Мы стали кричать о помощи, вбежали другие солдаты, которые спасли нас. Тогда я обратилась к одному из членов Центробалта, некоему матросу Попову, которого называли министром юстиции, так как он заведовал арестованными, с просьбой назначить кого-нибудь из матросов комиссаром при нас в случае опасности от караула.

Назначили матроса К.; худой, бритый, с кудрявыми волосами, он был очень сердечный. Водил меня три раза в собор к обедне в будний день; народу ни души; два солдата у выручки ласково встречали. Водил он меня гулять в маленький садик, принадлежащий какому-то казенному зданию. У окна стоял офицер: он сразу выпрыгнул в сад, поцеловал мне руку и нарвал мне последние цветы. Матрос К. помнил меня по плаванью с их величествами, когда он служил в охране.

Газеты были полны решениями полковых и судовых комитетов, и все приговаривали меня к смертной казни. Караул приходил от шести рот поочередно. Вначале настроение было очень возбужденное. Когда же поговорят, то смягчались, но при смене, как я уже писала, до самого конца были такие, которые хотели покончить с нами самосудом. Но не было того одиночества, как в Петропавловской крепости, хотя все же было трудно успокаивать всех моих спутников, которые нервничали и все приходили ко мне за успокоением и уверяли меня, что, если бы не я, никому не сдобровать.

Раз как-то пришла самая буйная, шестая рота, и во главе их ужасный рыжий солдат. Он с винтовкой пришел, сел к нам на нары и стал нагло браниться. Эрика и я угостили его папиросами; он стал разговаривать, а в конце заключения стал первым моим защитником. Очевидцы-офицеры рассказывали, как мимо гауптвахты проходили два артиллериста и кричали: «Не зевай, Анна Вырубова одна гуляет по дворику, еще сбежит!» – «Анна Вырубова сбежит! – ответил он. – Я вас самих за Анну Вырубову заколю, если вы сейчас не уйдете!» Еще случай: гуляя по дворику, я срывала все убогие цветочки, которые росли между камнями. Гуляя по гауптвахте, подходит ко мне высокий солдат-артиллерист с большим белым свертком. «Вот вам цветы, – говорил он, – я видел, как вы все собираете, съездил в город и вам привез!» Так и ушел. Солдаты вокруг только ахнули. Развернула – розы, рублей на 50…

С нами сидели восемь солдат, арестованные за кражи, убийства и т. д. Наши «товарищи по несчастью» – так они себя называли. Огромный рябой Калинин всегда ворчал и спал, Цыганок, который жаловался на нас караулу, из-за чего мы могли поплатиться жизнью, и другие. Позже я им читала вслух, и мы покупали им папиросы.