А Эймер просто сиял, пожимая парашютистам руки. Его воспитанники не подвели, как это случалось иногда при подобных инсценировках. Тогда был разговор короткий: к стенке — и «фойер!»
…После этого началась подготовка к настоящей заброске.
Их доставили в Варшаву. Здесь прошли последнюю «шлифовку». Отрабатывали «легенды», с помощью которых они должны были внедриться в советском тылу, проверили все детали: командирскую форму, документы, знание местности в том районе Рязанщины, куда их предполагалось забросить. Их вооружили и полностью экипировали.
И снова взревел моторами «хейнкель». Промежуточная посадка — в Смоленске. Взлетели. Судя по звездам — почти точно на восток.
Они сидели рядом, прижавшись к дюралюминиевому борту, и даже через парашюты спинам передавалась дрожь от ревущих моторов. Слабая лампочка едва освещала их лица, и незнакомый им сопровождающий — офицер немецкой разведки — не мог понять, дремлют эти русские или просто думают о чем-то, прикрыв глаза.
Знал бы он, о чем они думают!
Миновали линию фронта, и теперь они летели над не занятой врагом землей.
Сопровождающий озабоченно посмотрел на часы и, топая сапогами по металлическому полу, прошел к летчикам. Вернулся.
— Приготовиться!
Смеречинский и Крылов переглянулись. Смеречинский кивком показал:
— Ты — первым.
Офицер еще раз взглянул на часы, на предрассветную землю в открытой им дверце, где-то там было рязанское село Долгинино — точка их заброски.
— Пошел!
Крылов шагнул и исчез в темном провале. Смеречинский тут же за ним — надо приземлиться рядом, чтобы долго не искать друг друга.
Тело почувствовало знакомый рывок: парашют раскрылся. Быстро ушел, затих гул самолета.
Смеречинский угадал под собой лесной массив. Его пронесло чуть дальше, к поляне. Заученным движением спружинил ноги, потом поднялся, подтянул купол парашюта, погасил его.
Прислушался — в утренней тишине кукует кукушка. Как в детстве. Она куковала ему много-много лет жизни. Теперь он по-настоящему ощутил себя дома.
Подал условный сигнал, и вскоре затрещал мелкий кустарник: Крылов.
Молча обнялись. Говорить не могли. Вырвались. На Родине.
Решили подождать, когда совсем рассветет. Легли на расстеленные парашюты и смотрели на розовые и желтые облака. На востоке проклюнулся багровый краешек солнца, и сразу хлынул свет и настало утро.
Они вышли к селу, нашли председателя сельсовета — нервного, замороченного делами инвалида.
— Здравствуйте! Мы добирались издалека, нам надо срочно в Рязань.
— Как добирались, так и дальше добирайтесь, — проворчал тот.
Смеречинский и Крылов переглянулись, улыбнулись: точно, прибыли домой, в Россию.
Дозвонились до Рязани в органы госбезопасности. Оттуда прислали машину. А потом их срочно доставили в Москву.
Смеречинский, развернув рацию, отстучал в фашистский разведцентр радиограмму: «Приземлились благополучно. Приступаем к выполнению задания».
Анберг и Эймер были награждены своим начальством орденами.
Смеречинский и Крылов прибыли на Урал, где они по приказу абвера должны были развернуть свою шпионскую деятельность. Давая это задание, фашисты учли, что здесь, на Урале, Смеречинский служил, и места ему знакомы.
К району Урала у фашистской разведки были особые интересы. Урал был ближайшим тылом Красной Армии, базой вооружений, узлом важнейших транспортных путей и местом формирования воинского пополнения.
Своим агентам абвер давал известную самостоятельность действий. В зависимости от обстановки они должны были добывать и радировать сведения об оборонной промышленности, войсках, устраивать диверсии, принимать новых агентов и связных.
Только непосвященному человеку, крутящему верньер настройки и натыкающемуся на бойкий перестук морзянки, кажется, что все радисты работают в эфире совершенно одинаково.
Но чуткое ухо специалиста точно зафиксирует и отличит даже от самых похожих «почерк» именно того, кто сейчас где-то за тридевять земель отсюда сидит у аппарата и, легко обхватив тремя пальцами ключ, быстрыми, почти неуловимыми движениями гонит в эфир точки и тире.
«Почерк» Смеречинского был изучен и записан на пленку фашистской разведкой.
Поэтому никому другому работать на ключе было нельзя.
Смеречинский по указанию советской контрразведки радировал, что, расставшись с Крыловым, перебирается в Чкалов, так теперь назывался город, в котором он служил до войны. А вскоре в одной из радиограмм сообщил адрес дома на окраине, в котором он обосновался, используя подготовленные абвером документы и «легенду» — фальшивую биографию.
Тихий степной город, в основном одноэтажный, снега заметали по самые крыши. Среди пухлых голубых и розовых сугробов петляли хрусткие тропинки. Зимы в войну стояли почему-то очень морозными, может, так казалось из-за того, что с топкой было плохо, особенно мерзли эвакуированные.
А короткой бурной весной головокружительно пахла и буйно цвела в палисадниках сирень.
Потом наваливался памятный Николаю Ивановичу зной.
Он обрывался осенними дождями, непролазная грязь сразу же заполняла город.
И снова крепкая, ядреная зима.