Странная фотография

Теперь она глядела на Сеню, и лучики морщин разбегались по лицу от этой улыбки. Сене особенно нравились в этом лице пухловатые треугольнички возле щек, образованные складочками и выпуклостями кожи, когда матушка улыбалась, — а на лице её все время светлела улыбка. И эти выпуклые улыбчивые треугольнички делали матушку ужасно родной, домашней, в них словно воочию явлена была та теплота, которая греет сердце при слове «бабушка»! Сеня и воспринимала свою новую знакомую как родную бабушку — как будто природа, изменив закону, по которому всякому дается только две бабушки, одарила Сеню ещё и третьей! Но по воле случая они встретились только сейчас. И жаль было, что столько времени потеряно зря пока они не знали друг друга, хотя… да, Сене казалось, что матушка знает о ней все, даже то, чего Сеня сама о себе не знает… И это её всеведение — оно не пугало, нет! — а просто не позволяло увиливать и лукавить, что частенько было для неё до сих пор делом привычным… И ещё одно вдруг подумалось ей: что встреча эта первая и последняя и другой не будет. Но мысль эту Сеня гнала и радовалась ощущенью близости и родства с доселе совсем незнакомым ей человеком. Оказывается, и так бывает!

Когда, поев, Сеня смахнула в ладошку рассыпавшиеся на столе крошки хлеба, матушка кивнула на дверь: мол, птичкам вынеси. Та так и сделала, а вернувшись, почувствовала как сжалось сердце — время угощения да баловства кончилось, сейчас она узнает зачем матушка позвала ее… И угадывала, что разговор им предстоит нелегкий.

Матушка, подойдя к ней, прижала к себе её голову и стала гладить легкой иссохшей рукой.

— Садись, Ксения, поговорим. Время у нас короткое, а успеть надо много. Лишних расспросов, да разговоров вести мы с тобой не будем, ведь так? — испытующе глядя на нее, спросила матушка.

— Так… — выдохнула едва слышно Сеня и опустила голову.

— Тогда слушай меня, девочка. — Матушка села и привлекла Сеню на лавку рядом с собой. Обняла её и продолжала. — С бабушкой твоей очень в последние дни мы сдружились. Много она мне поведала, многое я ей. О встрече твоей с домовым мне известно.

— Ой, так значит, бабушка знала об этом?! — Сеня, как ужаленная, подскочила на лавке.

— Слушай и не перебивай. Будем отвлекаться — о главном поговорить не успеем. Так вот, скажу ещё раз, что знаю о встрече твоей с домовым. И хоть не скажу, что очень ей рада, но что ж теперь толковать: дело сделано — не воротишь… Всяко бывает! Надо нам с тобой эту путаницу теперь исправлять. Потому что оба вы так напутали, что и сказать нельзя!

— Мы… с Прошей?!

У Сени сердце оборвалось: да, она верно угадала — матушке все известно! Впрочем, её вины в этом нет, слово, данное Проше, она до сих пор держала и никому об их встрече не рассказывала. Так кто она — матушка? Ясно, что не простой человек, если ей все ведомо… Но спросить Сеня не решалась. Знала: если надо, матушка сама ей скажет.

— Ты ведь уже догадалась, что угодила в очень неприятную историю, так?

— Так, — призналась Сеня, чувствуя как у неё холодеют руки. — И что теперь делать?

— Расхлебывать! Понимаешь, выгнав из дому прежнего домового, Проша твой завязал очень плохой узел, в котором сошлось множество судеб… Сделал это он по своей воле. И только его добрая воля поможет этой истории разрешиться добром. Или злом… Как уж постарается! Проша захотел чистым сделаться, отстать от нечисти, к которой по рождению принадлежит. Он много старался, тебя спас, отца твоего, клад монастырский помог вернуть, — это он молодец, кто же спорит?! Но сил у него ещё мало, а для того, чтобы добро людям нести, большая сила нужна. Зло всегда рядом. Оно повсюду здесь, на земле — в царстве Князя мира сего, то есть… не хочу даже называть его имени… Ты ведь догадалась, о ком я?

Сеня, сжавшись, кивнула.

— Так вот, рано радовался твой Проша. И своим необдуманным действием словно нажал невидимую пружинку, дверца захлопнулась и вся ваша семья, и чужая, и сам он оказались в ловушке. Знаешь, как в калейдоскопе складываются цветные картинки? Вот он и повернул невидимый калейдоскоп и картинка сложилась. Очень плохая картинка! И теперь надо снова повернуть невидимый механизм, чтобы все изменилось. А для этого понадобится много сил. Но сам он не сдюжит — совсем раскис, твоя помощь нужна. Ты готова?

— Да, — снова кивнула Сеня, все ещё не решаясь взглянуть на матушку.

— Хорошо. Тогда я тебе ещё кое-что скажу. Не страшно, когда совершаешь ошибку — это со всеми бывает. Страшно, когда дурное повторяется снова и снова, а ты уже не чувствуешь этого. Когда душа к нему привыкает… Тогда она костенеет, черствеет и перестает болеть. Ведь боль — это знак беды. Знак того, что творим мы что-то не то… Болит душа — значит живая! А когда уж не чувствует ничего — значит так засорена, что и не хочет очиститься. Опутали её злые силы…

Матушка примолкла, а потом спросила, не выпуская Сениной руки из своей.

— Скажи, когда ты раньше что-то скрывала от мамы, ты ведь делала это с удовольствием и без всяких укоров совести, так?

— Так… — шепнула та, чувствуя как краска заливает лицо.