Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

Hyde had a song upon his lips as he compounded the draught, and as he drank it, pledged the dead man.	Хайд весело напевал, составляя напиток, и выпил его за здоровье убитого.
The pangs of transformation had not done tearing him, before Henry Jekyll, with streaming tears of gratitude and remorse, had fallen upon his knees and lifted his clasped hands to God.	Но не успели еще стихнуть муки преображения, как Генри Джекил, проливая слезы смиренной благодарности и раскаяния, упал на колени и простер в мольбе руки к небесам.
The veil of self-indulgence was rent from head to foot.	Завеса самообольщения была рассечена сверху донизу.
I saw my life as a whole: I followed it up from the days of childhood, when I had walked with my father's hand, and through the self-denying toils of my professional life, to arrive again and again, with the same sense of unreality, at the damned horrors of the evening.	Передо мной прошла вся моя жизнь, я вновь пережил дни детства, когда я гулял, держась за отцовскую руку, годы самозабвенного труда на благо больных и страждущих и опять, и опять, с тем же чувством нереальности, я возвращался к ужасу этого проклятого вечера.
I could have screamed aloud; I sought with tears and prayers to smother down the crowd of hideous images and sounds with which my memory swarmed against me; and still, between the petitions, the ugly face of my iniquity stared into my soul.	Мне хотелось кричать, я пытался слезами и молитвами отогнать жуткие образы и звуки, которыми пытала меня моя память, но уродливый лик моего греха продолжал заглядывать в мою душу.
As the acuteness of this remorse began to die away, it was succeeded by a sense of joy.	Однако, по мере того как муки раскаяния стихали, их начинала менять радость.
The problem of my conduct was solved.	Все была решено окончательно.
Hyde was thenceforth impossible; whether I would or not, I was now confined to the better part of my existence; and O, how I rejoiced to think of it! with what willing humility I embraced anew the restrictions of natural life! with what sincere renunciation I locked the door by which I had so often gone and come, and ground the key under my heel!	С этих пор о Хайде не могло быть и речи, я волей-неволей должен был довольствоваться лучщей частью моего существа. О, как я этому радовался! С каким истовым смрением я вновь принял ограничения естественной жизни! С каким искренним отречением я запер роковую дверь, которой так часто пользовался прежде, и сломал каблуком ключ!
The next day, came the news that the murder had been overlooked, that the guilt of Hyde was patent to the world, and that the victim was a man high in public estimation.	На следующий день я узнал, что убийство видели, что виновность Хайда твердо установлена и что убитый был человеком известным и пользовался всеобщим уважением.
It was not only a crime, it had been a tragic folly.	Это было не просто преступление, это было трагическое безумие.
I think I was glad to know it; I think I was glad to have my better impulses thus buttressed and guarded by the terrors of the scaffold.	Мне кажется, я обрадовался - обрадовался тому, что страх перед эшафотом станет теперь надежной опорой и защитой моим благим намерениям.
Jekyll was now my city of refuge; let but Hyde peep out an instant, and the hands of all men would be raised to take and slay him.	Джекил будет отныне моей крепостью: стоит Хайду хоть на мгновение выглянуть наружу и руки всех людей протянутся, чтобы схватить его и предать смерти.
I resolved in my future conduct to redeem the past; and I can say with honesty that my resolve was fruitful of some good.	Я решил, что мое будущее превратится в искупление прошлого, и могу сказать без хвастовства, что мое решение принесло кое-какие добрые плоды.