Странная погода

Двор и улица были усыпаны мертвыми птицами. Ласточками, кажется. Их, должно быть, с тысячу валялось, застывших черных комочков из перьев, коготков и выпученных глазок с крупную дробь. И трава была сплошь усыпана красивыми стекловидными шариками. Они хрустели под ногами, когда я спускался по ступеням. Град. Я припал на одно колено (ноги у меня ослабели) и взглянул на мертвую птицу. Нервно потыкал в нее пальцем и обнаружил, что тельце ее замерзло, что оно твердое и холодное, как будто его только что из морозилки вынули. Я опять поднялся и окинул взглядом улицу. Мертвечине в перьях не было конца, ее было видно, насколько глаз хватало.

Финикиец покачивался на каблуках, безмозгло пялясь на это побоище. Шелли стояла за ним, прямо за порогом раскрытой входной двери, выражение ее лица было куда более спокойным.

– Вы где свою машину поставили? – спросил я Финикийца.

– Поставил? – переспросил он. Рука его опустилась до переда брюк. – Я промок. – Произнес он так, словно это его и не беспокоило.

Грозовой фронт несло на запад, разрывая на гористые острова. Небо на западе ярко сияло золотом, темневшим до темно-красного по горизонту… страшный оттенок, цвет человеческого сердца. То был страшный час.

Оставив Финикийца во дворе, я пошел искать его авто. Вас это удивляет? Что я оставил Финикийца во дворе одного с Шелли Бьюкс, взял и просто ушел от них обоих? Мне и в голову не приходило тревожиться. Я уже понимал поразительный результат съемки на многозарядный «Солярид» всякий раз, когда срабатывал аппарат. Щелкнув им более пятидесяти раз, я попросту только что в мозгу у него не поковырялся, нарушив работу полушарий… временно, во всяком случае. Даже сейчас что-то во мне считает, что я нанес достаточный урон внутри его головы, чтобы оставить его неполноценным навсегда.

Конечно, Шелли так и не выздоровела. Вы ж понимаете это, так? Если же в вас теплилась надежда, что эта добрая пожилая женщина как-то вернет себе все обратно под конец, то в таком случае эта повесть вас разочарует. Ни одна из тех птичек не вспорхнет и не улетит, ни грана из того, что Шелли утратила, никогда к ней не вернется.

Почти сразу же, выйдя на улицу, я расплакался. Не разразился громкими-громкими рыданиями, а так, потекли жалкие ручейки слезинок да дыхание схватывало. Поначалу я старался не наступить ни на одну из мертвых птиц, но через пару сотен футов бросил попытки. Слишком уж их было много. Под ногами они издавали приглушенный хруст.

Пока я был в доме, температура упала, однако вновь начала расти, и, когда я нашел его «кадик», пар поднимался от мокрого асфальта вокруг него. Припарковался он недалеко, прямо у бровки за углом, где застройка по-настоящему еще и не начиналась. По одну сторону дороги стояли – довольно растянуто – дома-ранчо, зато по другую сторону высилась стена густого леса с жесткой щетиной кустарника. Хорошее место, чтобы оставить машину, если не хочешь, чтобы кто-нибудь это заметил.

Когда я вернулся к дому Бьюксов, Финикиец сидел на бровке. Он держал мертвую птицу за одну лапку и внимательно ее разглядывал. Шелли отыскала метлу и безо всякой пользы выметала лужайку, пытаясь собрать трупики.

– Пойдемте, – сказал я. – Поехали.

Финикиец сунул дохлую птаху в карман рубашки и послушно встал.

Я повел его по тропке, по улице, за угол. Я не замечал, что Шелли идет за нами со своей метлой, почти до самого большого «кадика» Финикийца.

Я открыл дверцу машины, и Финикиец после нескольких секунд недоуменного разглядывания переднего сиденья скользнул за руль. Он с надеждой глянул на меня, ожидая моей подсказки, что ему делать дальше.

«А помнит ли он еще, как водить машину?» – подумал я. Склонился похлопать его по карманам брюк в поисках ключей и тут уловил резкий запах бензина, от которого слезились глаза. Глянув назад, увидел стоявшую на заднем сиденье красную канистру – рядом со стопкой фотоальбомов. Я знал тогда, что в конечном счете недели три уйдет у экспертов по расследования поджогов, чтобы определить: привел ли к пожару в спортзале м-ра Бьюкса в Купертино удар молнии или удар злобы.

Обрыв электричества в нашем районе, с другой стороны, был и в самом деле лишь побочным следствием грозы. Меньше всего я был уверен, что сама гроза была чисто природным явлением. Всего часом раньше я раздумывал о возможности того, что Финикиец мог обладать каким-то оккультным воздействием на погоду, и сам отверг такое представление с определенным забавным отвращением. Зато оно казалось менее абсурдным на фоне акров и акров умерщвленных птиц. Не приложил ли он все же руку к этой грозе? Наверное – наверное, нет. Я же говорил, что много из того вечера я не понимаю.