Странная птица. Мертвые астронавты

Скорняков, которые держали наших арктических братьев и сестер в крохотных загонах, а потом заживо сдирали с них шкуру, мы согнали со скалы в заброшенную каменоломню. Лиса может быть подобна гончей. Лиса может быть такой, какой захочет, вопреки мифам. Сгрудившиеся на краю обрыва, умолявшие о пощаде, скорняки пытались продержаться как можно дольше. Но мы погнали их дальше. Они низвергались вниз неровными рядами, падали с небес на землю. Их крики разбивались о скалы, но мы к ним и так были глухи. Самый последний, самый краснолицый, размахивал руками и просил помиловать. Если бы только он не был с ног до головы одет в лисьи шкуры, может, мы смогли бы простить одну-единственную душу. Возможно, тогда, поняв свою ошибку, он освободил бы своих пленников. Но мы уже сделали это за него. А душа – всего лишь иллюзия, укоренившаяся в теле. Ни одна иллюзия не сильнее смерти. Смерть – в конечном счете – куда более честна.

После того как все они оказались на дне, после того как кровь пропитала снег, стало ясно, что из их шкур уж не пошить шуб. Но кто, кроме неотесанного варвара, станет носить шкуру своего врага?

Согласен, какое-то время мною владело чистое безумие. Я не мог уняться, думая о них. Как напрасны были все их усилия. Никто из них так и не увидел меня настоящего – а как отчетливо их чуял и слышал я! Да по одному запаху о них я узнавал больше, чем они сами могли узнать о себе. Вот этот – умирает от рака. У того – опухоль мозга. Хриплое дыхание, потраченное впустую на мольбы, все равно что хрип предсмертный – до него уж недалеко. А что они знали обо мне? Только то, что я демон, пришедший убить их всех.

И для спасенных мной я был не меньшим злом. Они смывались, прыгая через тела павших своих палачей, утекали прочь, оставляя лишь липкую вонь страха. Потому что наши арктические сородичи не доверяли нам так же, как не доверяли людям; они видели, на что мы способны.

От них так сильно и долго воняло, что казалось, будто они оставляют за собой огненные спирали в ночи. Ни один из освобожденных не присоединился к нам, не смог понять нашу миссию.

Лиса – это просто пленница, которая еще не сбежала.

У лисы, которую заметно днем, должно быть, что-то не так.

Лиса – это вопрос, на который нужно ответить.

Лиса – это паразит. Подлежащий расстрелу. Совершенно верно. Спусти собак, мой добрый друг. Сначала тренируй их на лисятах, иначе собаки никогда не научатся убивать взрослую лису. Фас! Апорт!

Лиса – это не просто лиса, лис не просто лис.

Мой крестовый поход начал мне самому казаться утомительным и по другим причинам. О, как эти мертвецы, жившие в домах на участках, где срубили большую часть деревьев, любили деревья. Как любили они прогуливаться среди деревьев. О деревьях – и о своей великой любви к ним – они слагали сказки. Возможно, лишь потому, что деревья не могли им возразить. Они ведь порой даже падали сами по себе, словно желая доказать свою любовь к топору. Цепная пила, что свалила большинство из них, всего-то воплотила в жизнь невысказанную просьбу дерева.

И доказательство тому – тот факт, что деревья никогда не обращали бензопилы против тех, кто ими орудовал. У бензопил даже были имена – как будто они были в той же мере живыми, что и деревья, будто была у них некая индивидуальность. «Грета». «Берта». «Чарли». «Фрэнк». «Сара». Поэтому некоторых врагов мы валили при помощи бензопил, напоминая им, каково это на самом деле – быть деревом. Грязное дело. Непростое – что для них, что для нас.

Глупо со стороны лис делать все это. У нас не было рук. Мы не ходили прямо. Мы не созданы для использования человеческих инструментов. И все же мы сделали это, и сделали с блеском.

Ты сомневаешься во мне? Разве ты не видишь трупы, разбросанные там, перед моим мысленным взором? Неужели не можешь отличить правду от вымысла? Или тебя никогда не учили различать?

Я смеюсь не над тобой, а вместе с тобой. Вот только лисы не смеются, лишь ухмыляются. Знаешь ли ты, что означает ухмылка лисы?

Но я не был удовлетворен, ведя такую неравную войну с врагом. Я собрал великую освободительную армию и стоял в сумерках, глядя на сверкающую равнину, где разбили лагерь люди. Они не знали, что мы их враги. Они пришли в это пустынное место, чтобы сразиться с другой армией людей. Таков был их путь – сражаться друг с другом, даже и ведя параллельную войну с нами. Но война против нас была случайным делом, быстрым, как мысль, но без мысли.

Я стоял над сверкающей долиной, над пыльной равниной и смотрел, как там собираются легионы. Армия, которая не считала себя армией. Даже когда они убивали нас быстро и небрежно, медленно и расчетливо. Отравляя тьму вечным и жестоким светом. Они не чувствовали запаха нашей крови, не слышали ни криков, ни стонов.

Мы напали на вас ночью. И вы подивились тому, что ваша добыча полна такой ярости, словно убийство стало подарком – от вас нам. Вас смущало то обстоятельство, что мы дрались насмерть. Что мы, оказывается, способны преодолеть животный инстинкт бегства, выживания, бездумного существования.