Странная птица. Мертвые астронавты

Вик криво усмехнулся. Между ними промелькнуло что-то древнее, более древнее, чем Странная Птица, что-то, что она никогда не ощутила бы даже интуитивно, за чем могла лишь наблюдать. Что-то отложенное в долгий ящик, но потихоньку возвращающееся – хотя бы и потому, что рука Рахили лежала на плече Вика, как бы поддерживая.

– Можешь ее спасти? – спросила она у него. – Стоит ли?

Вик сделал загадочную мину. Наверное, решит, что живой плащ не стоит того, чтобы о нем беспокоиться. Наверняка ей пренебрегут. Как и раньше.

Он стал разворачивать ту часть Странной Птицы, что скомкалась. Расправил ее в гуще целебного бассейна. Его касание не чинило неудобств. Как славно, что свет здесь приглушен и не слепит! Уютная люминесценция напоминала ей о зиме за окном, о тепле огня в камине. Но разве она видела когда-либо зиму? Или, раз уж на то пошло, камин?

– Потрепанная, – заметила Рахиль. – За такую много не дадут. Посмотри на порезы, на вот этот разрыв посередине. Перья совсем бесцветные стали, не блестят уже. Не знаю, зачем я ее вообще забрала оттуда. Она уже тогда показалась мне мертвой.

Вик по-прежнему молчал, глядя на единственный здоровый глаз Странной Птицы, на тот хаос, который она теперь собой являла, размышляя и читая показания диагностических червей, все еще окутывавших Странную Птицу тонкой сетью.

Если бы только ты мог читать меня так, как темнокрылы! – посетовала Птица.

Рахиль, похоже, приняла молчание за отсутствие интереса, и, отвернувшись, сказала:

– Я могу просто выложить ее снаружи – дальше она сама как-нибудь справится. Или распороть на материю. Не суть важно, в общем-то. Поступай как знаешь.

Мелкая дрожь, легкая судорога покоробила Вика. Невысказанная эмоция, сочувствие – он не смотрел на Рахиль, но и в ее взгляде, обращенном к нему, читалось участие женщины, знающей его так хорошо, что слова уже вроде как и не нужны.

– Морокунья носила эту бедную тварь как одежду, веришь ли? – спросил Вик. – Она ее в каком-то смысле создала. – Он смотрел с благоговением и отвращением на лице. – Я узнаю эти швы, эти метки. Только Морокунья могла сделать нечто подобное.

– А чем оно было раньше?

– Многокомпонентным гибридом. Но по внешней форме рискну предположить, что это была птица. Большая птица с переливчатыми крыльями. Большая-пребольшая – иначе бы на такой длинный плащ не хватило.

– Ты сказал «по внешней форме»… получается?..

– В ней слишком много от человека. Очень сложный гибрид, говорю же. Улучшенная нервная система – если покопаться, можно даже увидеть, где и как именно улучшенная. И не только в голове нейроны – в перьях тоже. Прозреваю геном головоногих. Вот почему она все еще способна думать – ее мозги равномерно распределены по всему телу. Не знаю, понимала ли это Морокунья.

– Так это… человек?

Вик кивнул, снова взявшись за Странную Птицу. Мягкие, спокойные руки – и там, где они касались ее, информация шла к Вику через кончики пальцев.

– Иногда создатель оставляет оттиск. Вот его я и ищу.

– Как думаешь, для чего она была сделана? До того, как попала к Морокунье?

Вик пожал плечами.

– Остается лишь гадать. Назначений могло быть много. Прежде чем очутиться в руках у Морокуньи, эта птица была своего рода системой рассева генетического материала. Должна была засевать территории микроорганизмами в ходе своих полетов.

– А сейчас?

– Морокунья все это выбросила. И крылья ей отрезала. Удалила даже кости. – Наконец Вик убрал руки от Странной Птицы. – Но оттиск значительно более информативный. Кто-то до Морокуньи модифицировал этот организм. Прописал побольше человеческих функций – например способность принимать взвешенные решения. Весьма специфические. Обычно они равномерно подгружаются из разных источников, а здесь источник – один. И передавал он в том числе и личностные черты.

– Ничего не понимаю. Разве это важно?

– Важно? Ну, не ведаю. По крайней мере это интересно. Кто бы это ни сделал, это ему должно было сократить жизнь порядочно. Сильно ослабить – как минимум. Кажется, этому человеку было гораздо важнее продолжить существовать в этой новой форме.

Оба замолчали. Странная Птица разделяла усталость, отпечатавшуюся на их лицах. Безграничную усталость от кровопролитий и бессмысленных действий от лица порядка. От лица городского возрождения.

Она знала, что оставить ее у себя стоило этим двоим усилий.

* * *