Странная птица. Мертвые астронавты

– Мы все еще можем уйти. – В ушах у него стучал пульс. Пульс, который звал его откуда-то издалека. Из загрязненной реки, где живая тварь подвергалась преображению достаточно долго, чтобы ответить на зов по имени – а затем скользнула в воду, канула, исчезла.

Грейсон даже радовалась, что ее глаз с бельмом не мог диагностировать раны Чэня или зафиксировать меру страданий Мосс. Это было уже слишком. Грейсон радовалась бисерной боли от мелкого острого щебня, впившегося ей в руку.

Мосс знала. Судя по ее собственному диагнозу. Судя по тому, как двойник в прудах-отстойниках уменьшился из-за шторма, сошел почти что на нет. Или даже хотя бы судя по удивленному выражению лица Грейсон. На мгновение, при взгляде Мосс, обращенном к ней сверху вниз, Грейсон все прочувствовала… а потом связь, даже если и была – оборвалась. Просто пульс всего живого кругом, затаившегося в укрытии. Мосс отгораживалась от нее, от Чэня. Ради их же блага.

– Скоро от меня ничего не останется, Грейсон. Уж прости. Я сглупила.

Но так ли это? Прямо-таки сглупила? Грейсон задумалась. Овраг разверзся под их позицией подобно алчущей пасти Растлителя. Мосс где-то там, в Растлителе, отрабатывает миссию. Не в состоянии продумать до конца правильные выводы.

Кто бы подумал, что придется задавать такой вопрос. Но Грейсон задала его – срывающимся голосом:

– Ты ничего не можешь мне дать?

Может ли какая-то часть тебя стать частью меня?

Не та часть, которая знает тебя лучше, а та, которую ты сама знаешь меньше всего.

– Ты умрешь, – сказала Мосс. – Умрешь так же, как умираю я.

– Мне все равно, – ответила Грейсон.

– Не-а. Если ты любишь меня, тебе не все равно.

Грейсон протянула к ней раненую руку, чтобы боль могла защитить ее от чего-то другого. Мосс отпрянула.

– Не прикасайся ко мне. Не надо, пожалуйста.

Последняя надежда:

– Можешь ли ты спасти хоть какую-то часть себя? – Потому что Грейсон не могла заставить себя задать истинный вопрос: «Мосс, что ты наделала?»

– Он везде, во всех частях сразу. Все, что я попыталась отъять…

Человеческая форма Мосс расплылась, стала нечеткой, а затем стала распадаться на множество других форм: лишайник и листва, споры и суглинок. Множество других форм – во все еще хранимой человеческой форме, которая то проявлялась, то угасала, тускнела – и чернела еще больше, усыхала.

Грейсон знала, что Чэнь знал – цифры, сыпавшиеся из него сейчас, пытались вернуть его подсчетам связность, а может, просто подсчитывали количество крошечных жизней, которыми он станет.

10 7 3 0. 0 3 7 10.

10 7 3 0. 0 3 7 10.

Они всегда знали об этом, но раньше это никогда не было столь реально. Без Мосс не было никакого выхода. Нет выхода. В другое время. В другой Город. Пав или устояв, они останутся здесь – в этом месте. Грейсон либо воспрянет, либо падет. У Чэня уже был свой план побега.

Мосс протянула Грейсон темно-зеленую руку, чтобы успокоить ее, но рука уже упала обратно в темноту ее тела, едва только движение свершилось. Мосс дышала легко, дышала тяжело, не нуждалась в дыхании вообще, но раз заработав какую-то привычку, просто так от нее уже не отвертишься. Да и потом – она знала, как это воспримет Грейсон. Как отреагирует на то, что она перестанет дышать.

– Что бы вы делали, будь все иначе? Было бы вам лучше? – спросила Мосс у Грейсон. Она посерела, потом почернела, черное сливалось с серым, зеленое уступало место черному.

– Я бы искала тебя у приливных бассейнов, – ответила Грейсон. – Как и всегда. – Да, Грейсон не менялась, все оставалась прежней. Эта Грейсон. Та Грейсон.

И был запах, напоминающий мяту, жимолость и барвинок. В воздухе витало такое богатство. Мосс всегда носила его с собой. Последними ее оставят запах соли и морской воды.

– И как долго? – спросил Чэнь, дрожа от усилий по сдерживанию самого себя в целостности. Наверное, Не-Чэнь, его отражение по другую сторону двери, тоже в сей миг рассыпалось. Вот только Не-Чэня ничего, кроме смерти, не ждало.

– Еще немного протяну, – выдавила из себя Мосс, хотя ее лицо уже утратило форму, она стала как призрак, составленный из гербария, как бесплодное поле, где когда-то росли полевые цветы. Она научила Чэня умирать и восстанавливаться, но саму себя научить так и не смогла.

По взгляду Грейсон, по ее молчаливости, Мосс поняла, что Грейсон переживает тяжкую утрату. Выжигает собственную боль каленым железом.

– Все лучше, чем ничего, – сказала она. – Что-то – всегда лучше, чем ничто. Помните об этом. Не забывайте.

Мосс потянулась к ним. Всем тем, что у нее еще было. Через пропасть, которую на самом деле нельзя было пересечь, через пустоту, заполнившую пространство между их умами. Прильнула к ним.

Но Грейсон всегда хранила в себе воспоминание о Мосс.

И эта связь была верна, неразделима; эту цепь никак нельзя было порвать. Она не хотела разделяться и вновь вкушать независимость.

И вот дверь закрылась, и Грейсон осталась – не в силах прикоснуться к самому любимому существу на свете.