Странная птица. Мертвые астронавты

Как понять, что ты в аду, если бог и Компания все еще говорят с тобой? Или как раз по их голосам в твоей жизни и можно это понять?

Это длилось годами.

Отец превратил мое лицо в морду нетопыря. Отец перерезал мне горло и набил его мышами. Мой отец переставил все органы внутри меня так, что по ним потом можно было счесть настоящее название Компании: 10, 7, 3, 0.

Но в конце концов удача (или случайность, или судьба) улыбнулась Чарли. Потому что в один прекрасный день, стоя у чанов, отец упал, ненароком вдохнув ядовитые испарения. А может, по неосторожности посмотрел в глаза какой-нибудь Медузе, которую сам и создал, – и мозг его окаменел. До сих пор трудно сказать, что с ним случилось – почему он рухнул, точно срубленное дерево, на пол Лаборатории. Сам факт такого падения казался невозможным. Как и то, что дерево, росшее во дворе в пору моей юности, срубили… это дерево никто, даже я, теперь уже и не может вспомнить. А ведь его было руками не объять – настолько оно огромное было. Казалось, этакая махина никогда не упадет.

И все почему-то уставились на мальчика-короля Чарли, как бы молчаливо приказывая исцелить отца. Но отец умер, а сын плакал, в душе смеясь так сильно, что слезы на глаза наворачивались. Он смеялся с такой отдачей, что все его внутренние органы вернулись на предписанные им места, и из носа и ушей у него пошла кровь – но лишь потому, что был он нечестивым, неправильным существом.

И первым делом я… то есть, сын своего отца… заняв место родителя, приказал бросить тело последнего в чан, чтобы сохранить его, чтобы какая-то часть отца могла жить в творениях, которые я создам, спасу и сохраню. Ведь теперь никто не мешал мне вырастить волшебный сад на самом видном месте. И в этом новом волшебном саду было много бассейнов с целебной водой, а некоторые были грязевыми, и росли там высокие травы, и светило там искусственное солнце. Но главным образом там я прятал и хранил свои ожившие ошибки, подлежащие уничтожению, и на горе тех ошибок, точно на троне, восседала моя уточка.

И, возможно, утенком она осталась бы навсегда, чтобы напоминать мне о моей улыбчивой юности, о моем отце и обо всех других добрых, хороших вещах, которые встречались мне на пути.

Но и тогда мне в голову вонзился Глас Компании, а может, то был призрак призрака моей матери. В последние дни кто бы различил подобные вещи? Именно тогда Компания велела мне превратить уточку в утку. Утку со сломанным крылом. И поместить в утку то, что осталось от мозга моего отца.

Думаю, это было последнее испытание для меня. Компания хотела, чтобы я пожертвовал всем, чем больше всего гордился. Чтобы у меня больше не было поводов для гордости, и чтобы я повиновался Компании во всем.

Поэтому я превратил свою милую уточку в утку, и сделал это в мгновение ока. Двадцать лет уточка была и оставался уточкой, а тут – превратилась в Темную Птицу в мгновение ока. Она не стала от этого хуже – наоборот, возвысилась. Клянусь. Что испортило ее и свело с ума – так это та миссия, в которой она добыла Сару, и об этом я говорить не буду. Это уже не моя вина.

И когда все пошло наперекосяк, я ни в чем не был виноват. Я был единственным, кто прислушивался к голосу в моей голове, даже после того, как перестал понимать, от кого он исходит – от Компании или от бога вместо нее. Я спас так много потерянных душ, даровав им чудесное преображение в волшебном саду.

Но больше я не мог предсказывать Ноктурналию, знать ее не знал, потому что она вышла за отведенные нами пределы. Я не мог понять, как взять под контроль творящийся по всему Городу хаос, потому что не знал, как взять под контроль хаос, что творился внутри меня.

Ох и ах, тогда я нуждался в Темной Птице как никогда, для стольких особых миссий. Для того, чтобы сдержать конец всего. Удержать занятую твердь. Выиграть время. Только это мне и требовалось. Только и всего.

Темная Птица, что была утенком, что был мной. Что был моим отцом.

Улетай, Темная Птица, улетай. Далеко-далеко. Со сломанным крылом своим.

Видите ли, я сошел с ума – и знаю это. И все же знаю я и кое-что еще.

Как рычаг ходит в залитом подсыхающей кровью пазу, как маяк то вспыхивает ярко, то утихает – убийственная хватка безжалостно сдавливает и… отпускает – на какое-то время.

Ноктурналия. На погруженной во мрак равнине устало танцует сломанное крыло. Его останавливает мысль об огне. Мысль о том, что осталось позади и что ждало впереди – совершенно симметричная. Всего лишь пассажир в собственном теле – пассажир, порабощенный яростью. Отчасти то была ее собственная ярость, вызванная собственным бессилием. Ее собственная истинная природа. Неотвратимая – но, возможно, однажды ей удастся ее избежать.

Однажды ночью, в затишье перед очередным приказом. В промежутке между Темной Птицей и просто уткой с собственным разумом. Перед следующим приступом одержимости. Аэробатный рой насекомых пытался вычислить утку с земли, сонары летучих мышей взывали к ней сверху, с воздуха – и никто ничего не находил, ибо птица была мертва сама по себе, но могла ожить, если задержаться рядом с ней надолго.