Странная птица. Мертвые астронавты

Чарли-наблюдатель. Все строчил в своем дневнике. Ни на что не годился, но вся эта чушь ему нравилась. Ему нравилось ковыряться в кишках. Вскрывать забракованных. За это я его и приметил. Пыл. Энтузиазм. Временами я думал, что Чарли создал этого своего «отца», что отец был просто марионеткой сына, маской или маскировкой.

Именно из червивой пасти Чарли я впервые услышал слово «Ноктурналия», но только позже понял, что он имел в виду.

Как много вони смерти и разложения в этом месте. Я ненавидел его, потому что оно превращало запахи, которые лисы любят, в запахи, которые лисы начинают ненавидеть всей душой.

А я, к примеру, возненавидел сделанный для меня портал. Сначала он был мелкий. Маленькое биомеханическое существо. Он мяукал и ходил под себя, и поначалу, пока он рос рядом со мной, присоединенный ко мне трубками, я думал, что это мой друг. Или товарищ по несчастью. Но это была дверь, которую выращивали специально под меня, в интересах эксперимента. Странные сны от этой амниотической жидкости. Странные сны о Вселенной, о бесконечных норах. С камерами размером с целый мир и звездами, текущими по каменным стенам. Неведомое богатство запахов, скрытых во Вселенной, ждало меня за той дверью! И я охотно делился своими грезами, переведенными на лисий язык.

Однажды дверь поглотит меня, и я окажусь в другом месте.

От биотехнологических примочек, помещенных в меня на кончиках иголок и зондов, шли одни только неудобства. Потому что мои мучители не понимали, как работает лисье тело, как действует лисий ум.

Они изменили мое зрение – и я возненавидел их еще больше за то, что мой мир перестал быть привычной кладезью запахов, вкусов и звуков, и за то, что теперь я должен был как-то приспосабливаться к этой какофонии образов, противных и чуждых лисьей душе.

Или: однажды я видел лягушку, парализованную пауком и заключенную в кокон из паутины. Кокон медленно крутился, а лягушка, застывшая в нем, медленно переваривалась. Теперь я был лягушкой, но кокон был живой, и он сам, а не тот, кто сплел его, поглощал меня. А потом я сам превратился в кокон.

Ты не поймешь меня, даже если я буду выражаться как-то иначе. Перед тем, как появилась стена глобул, была только одна глобула у огромной стены, и она хотела съесть меня, и я был в глобуле, и я был везде, но также и нигде. Меня избирали посланцем. Всякий раз. И в этой штуке я бороздил пространство и время, а она все пыталась надругаться над моим разумом – не со зла, просто такой у нее был побочный эффект.

Я замышлял месть. Я молча проклинал их. Пускай их отправляют в эти небывалые странствия. Пусть их пристегнут к каталке, обколют иголками, порежут и просканируют. Пусть в них загонят одуряющую воду из шприцев. Пусть их заполнят изнутри черви, жуки и мертвые листья, или хотя бы то чувство, будто гнилая опаль сморщивается и рассыпается в пыль где-то внутри тебя. Пускай они побудут посланцами – в качестве эксперимента; свернутся внутри глобулы, этой слезинки, что скользит по лику бездны, по лику многих бездн разом. Пусть они познают пустоту.

Мое тело было полем битвы.

Пусть они знают, как больно там, где все так просто, так ясно, так открыто, что я не могу от этого спрятаться. Я не мог прятаться, не мог бороться, не мог убить себя, всегда был вынужден прыгать и бросаться в бой. Вынужден вернуться. Но я всегда был мертв по возвращении, и с этим они ничего не могли поделать – надо думать, потому что не знали, что такое разум, что есть тело или путь, проделанный телом. Необходимые им уточненные координаты терялись вместе со мной, но они продолжали рисовать карту. Карта становилась все больше, а компас – я – все так же исправно ломался.

Они перепрошили мой геном. Я мог обходиться без воздуха. Без тела и без разума. Я выживал в воде и в раскаленных недрах земли. А после они вскрывали мою голову, или то, что от нее оставалось, и все мои мысли жирным черным дымом воспаряли к потолку. Тогда они возвращали меня, мертвого, к жизни. Лишь ради того, чтобы отправить на повторную черную смерть.

Мой разум был сыт по горло. Мой разум отказался от всего. Я от всего отрекся в тот момент. Я не хотел, чтобы от меня хоть что-то оставалось – что-то, из чего меня возможно воссоздать вновь. Но то был лишь разум – тело с ним соглашаться не спешило. Тело жаждало борьбы. Тело хотело убить их всех, размазать их по стенам и полу и гордо вышибить дверь, ведущую в эту преисподнюю.

Тело знало то, чего не ведал разум.

Будет ли когда-нибудь выход?

Координаты чудес. Координаты кошмаров. Координаты кошмарных чудес. Дико вращающийся компас в моей голове. Я уловил запах. Я взял след. Прошел по нему – и распался на молекулы.

Я весь внутри рассыпаюсь. Обломки – вот что я есть.

карта неба, сплошь зашифрована

привела меня в место новое

был как взгляд, мимолетно брошенный

мчал со скоростью огорошенной.

и несясь на той скорости пламенной

был недвижим я, словно каменный