Странная Салли Даймонд

Я плохо спала. Я накинула халат поверх пижамы и спустилась на кухню, чтобы поставить чайник. После завтрака прошлась по дому и составила списки того, кто что для себя заприметил, чтобы потом все собрать. Я услышала, как хлопнула шторка во входной двери, и пошла посмотреть почту. Там оказался конверт, адресованный Мэри Нортон. Это мое имя при рождении. На конверте была марка Новой Зеландии. Трясущимися руками я открыла его.

Это была открытка на день рождения. Картинка с пушистыми котятами – что-то больше подходящее для ребенка.

Сегодня твой настоящий день рождения, Мэри. 17 сентября тебе исполняется 45. Не уверен, что письмо дойдет в нужный день, но, я думаю, важно, чтобы ты знала.

С.

Оно пришло на день раньше. Я позвонила Анджеле, но меня сразу перекинуло на автоответчик. Это была экстренная ситуация. Я позвонила инспектору Ховард. Она велела не трогать открытку. Она обещала кого-нибудь прислать.

Через пять минут в дверь позвонили. Я спряталась в гостиной, но выглянула в окно, чтобы посмотреть, не полиция ли это. Это оказались мужчины, которые приехали за надувным замком. Они прошли за дом и собрали его. Я не стала к ним выходить. Они молча уехали на своем грузовике. Я была им не нужна, потому что уже заплатила вперед.

Через полчаса снова раздался звонок. Я услышала голос Анджелы.

– Салли, это я!

Я впустила ее и не успела показать ей открытку, как она выпалила:

– Салли, Марк Батлер не тот, за кого себя выдает.

Глава 40

Питер, 1985

После ссоры с отцом я несколько часов бесцельно катался по окрестностям, пока не понял, что никак не могу исправить ситуацию Линди, не рискуя собственной жизнью. В итоге я поехал домой и прибыл как раз к завтраку. Отец ничего не сказал по поводу моего возвращения. Он знал, что мне некуда и не к кому идти, да я бы и побоялся обратиться за помощью из-за своей болезни.

Вечером я пришел к Линди и рассказал о ссоре.

– То есть теперь ты знаешь. Но почему ты не пошел в полицию? – спросила она истерическим, срывающимся голосом. – Ты можешь отпустить меня прямо сейчас. Что тебя останавливает?

Я попытался объяснить, что ничего не могу поделать, что риск для меня слишком велик. Я рассказал ей про намеки отца, что и я мог бы заниматься с ней сексом, но они не имели никакого смысла из-за болезни. Какое-то время Линди молчала, а потом произнесла:

– Твоя болезнь, некротическое что-то там, это ведь очень удобно, а?

– Ты о чем? Для меня это не удобно. У меня вообще нет жизни.

– Он врал тебе обо всем остальном, обо всем…

Несколько месяцев назад я попросил отца поискать какие-нибудь новые медицинские публикации по моей болезни. Он принес домой распечатки с фотографиями деформированных мертвых тел и людей в изолированных палатах, завернутых в бинты, как мумии. В статье упоминалось об одном исследовании в Германии, но оно слишком медленно продвигалось и недостаточно финансировалось из-за редкости заболевания. В ближайшей перспективе лекарства не ожидалось.

– Уверена, нет у тебя никакой болезни. Он использовал эту выдумку, чтобы ты держался подальше от людей. Ты никогда не ходил в школу. У тебя даже матери никогда не было, верно? Что с ней случилось?

Я не хотел ничего ей рассказывать о матери.

– Я не знаю.

– Значит, всю твою жизнь были только ты и твой отец. Ты понимаешь, насколько это ненормально? Сними эти дурацкие перчатки и потрогай меня – просто за руку или за плечо. – Она подошла ко мне так близко, насколько позволяла цепь. Я отшатнулся.

– Он не стал бы врать мне об этом.

– Отец даже не сказал тебе, где твоя мать. Теперь ты знаешь, что он делал со мной. Я никогда не слышала о такой болезни. Это как минимум подозрительно.

– Прекрати! – закричал я.

– Ты должен меня отпустить! Нам обоим нужно бежать! – кричала Линди, пока я запирал ее.

Я подумал обо всех упущенных возможностях в своей жизни, если то, что она говорит, правда. А потом я вспомнил про Ранджи. Если у меня не было некротического гоминоидного заражения, я легко мог его спасти. Если у меня не было некротического гоминоидного заражения, я был виноват в его смерти.

Я ничего не рассказал отцу об этом разговоре в тот вечер. После наших крупных разборок накануне он делал вид, будто ничего не произошло. Он приготовил еду, а я накрыл на стол. И тут, когда мы оба уселись ужинать, он заговорил.

– Питер, – начал отец, и это был первый раз с нашего отъезда из Лондона, когда он назвал меня этим именем, – у тебя своя болезнь, у меня своя.

– Что? – огрызнулся я.

– Пожалуйста, дай мне сказать. Я не горжусь тем, какой я. Знаю, что это противоестественно – влечение к молоденьким девочкам, но это болезнь, которую я не могу контролировать. Как и твою болезнь. Мы те, кто мы есть…