Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Что я здесь делаю? Для чего я живу? Есть ли у нее какая-то цель, помимо нее самой? Это вопросы, которые всегда двигали людьми, вопросы, которые мы всегда задавали и задаем до сих пор. Однако для западноевропейцев ответы на эти вопросы, которые мы хранили веками, похоже, исчерпаны. Как бы мы ни были счастливы признать это, мы гораздо менее счастливы признать, что, когда наша история о самих себе закончилась, мы все еще остаемся с теми же вопросами. Даже задавать такие вопросы сегодня стало чем-то вроде дурных манер, а пространства, где их можно задать — не говоря уже об ответах, — соответственно, сократились не только по количеству, но и по стремлению к ответам. Если люди больше не ищут ответов в церквях, мы просто надеемся, что они смогут найти достаточно смысла в случайном посещении художественной галереи или книжного клуба.

Немецкий философ Юрген Хабермас обратился к одному из аспектов этой проблемы в 2007 году, когда он вел дискуссию в Иезуитской философской школе в Мюнхене под названием «Осознание того, чего не хватает». Он попытался определить пробел в центре нашего «постсекулярного века». Он рассказал, как в 1991 году он присутствовал на поминальной службе по своему другу в одной из церквей Цюриха. Друг оставил инструкции по проведению мероприятия, которые были тщательно соблюдены. Гроб был на месте, а речи произносили два друга. Но священника и благословения не было. Прах должен был быть «разбросан где-нибудь», и не должно было быть «аминь». Друг, который был агностиком, одновременно отверг религиозную традицию и публично продемонстрировал, что нерелигиозные взгляды потерпели неудачу. Как интерпретировал Хабермас своего друга, «просвещенный современный век не смог найти подходящую замену религиозному способу справиться с последним переходом, который завершает жизнь».[234]

Вызов, брошенный другом Хабермаса, можно спокойно услышать вокруг нас в современной Европе, как и результаты вопросов, оставшихся без ответа. Возможно, мы настороженно относимся к этой дискуссии просто потому, что больше не верим в ответы и решили воспользоваться старым изречением: если нам нечего сказать хорошего, то лучше вообще ничего не говорить. Или, возможно, мы осознаем экзистенциальный нигилизм, лежащий в основе нашего общества, но находим его неловким. Каким бы ни было объяснение, изменения, произошедшие с Европой за последние десятилетия и ускорившиеся в геометрической прогрессии в последние годы, означают, что эти вопросы больше не могут оставаться без внимания. Прибытие большого количества людей с совершенно разными — более того, конкурирующими — взглядами на жизнь и ее цель означает, что эти вопросы становятся все более актуальными. Эта актуальность продиктована не в последнюю очередь уверенностью в том, что общество, как и природа, не терпит вакуума.

Время от времени какой-нибудь политик из мейнстрима, кажется, признает некоторые из опасений, которые начали бурлить под поверхностью, придавая всем этим вопросам некоторую актуальность. Но эти признания облекаются в форму ужасного, вымученного фатализма. Например, 25 апреля 2016 года, через месяц после терактов в Брюсселе, бельгийский министр юстиции Коен Генс заявил в Европейском парламенте, что мусульмане «очень скоро» превысят число христиан в Европе. Европа не осознает этого, но такова реальность, — сказал он в интервью парламентскому комитету по юстиции и внутренним делам. Его коллега по кабинету Ян Жамбон, министр внутренних дел, добавил, что, хотя, по его мнению, «подавляющее большинство» 700-тысячной мусульманской общины Бельгии разделяет ее ценности, «я тысячу раз говорил, что самое худшее, что мы можем сделать, — это сделать из ислама врага. Это самое худшее, что мы можем сделать».

Под всем этим кроется ощущение того, что в отличие от других обществ — в том числе и пока еще Соединенных Штатов — в Европе все может очень легко измениться. В течение нескольких лет, как выразился английский философ Роджер Скрутон, мы находились в стороне от христианства, и есть все шансы, что наши общества либо совсем отвяжутся от него, либо будут вытащены на совершенно другой берег. Во всяком случае, очень тревожные вопросы дремали под поверхностью наших обществ еще до того, как они начали меняться так быстро, как это происходит сейчас.