Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

Все дискуссии вокруг Кале, как и все остальное на протяжении десятилетий, были недальновидными и краткосрочными. Когда британское правительство согласилось принять определенное количество несопровождаемых детей-мигрантов из лагеря, в газетах появились фотографии прибывших. Некоторые из «детей» выглядели явно взрослыми. Некоторым было за тридцать. Один из членов парламента от партии Тори, Дэвид Дэвис, обратил на это внимание и предложил использовать стоматологические тесты. На него обрушились все СМИ и политический класс. Телеведущие воспользовались возможностью пригласить Дэвиса на свое шоу и перекричать его. Другие члены парламента заявили, что им противно сидеть с ним в одном парламенте. Внезапно дискуссия перешла к вопросу о том, является ли «расизмом» проверка зубов у людей. Возрастной тест, используемый на всем континенте, внезапно был осужден как невообразимо варварский. Все сходились во мнении, что самое правильное — приглашать всех мигрантов. Плохо — предлагать какие-либо ограничения на их численность. Или даже обеспечить соблюдение уже действующих законов. Как часто бывало в прошлом, правительство взвесило все «за» и «против» удержания линии и решило ее не удерживать.

Конечно, мигранты, оказавшиеся в Кале и пытавшиеся прорваться в Британию, уже нарушили все законы ЕС, чтобы попасть туда. Они не попросили убежища в своей первой стране въезда, не соблюдали Дублинский договор, но пробились на север Франции. Принимая их, британское правительство считало, что делает доброе дело. На самом деле оно вознаграждало людей, которые нарушили больше всего правил и обошли всех других, более достойных мигрантов. Это был прецедент, который создавался годами, но, тем не менее, это был неразумный прецедент. Повсюду повторялась одна и та же история. Быть на стороне приезжих означало быть на стороне ангелов. Говорить от имени народа Европы — значит быть на стороне дьявола. И все это время существовало странное предположение, что Европа просто впускает в комнату еще одного человека. Был ли этот человек действительно готов к смерти в коридоре, не имело значения. Если ему было холодно, бедно или просто хуже, чем тем, кто находился в комнате, он тоже имел право войти. Европа больше не могла беспокоиться о том, чтобы кому-то отказывать. Поэтому дверь просто оставалась открытой для всех, кто хотел в нее войти.

Что могло бы быть

При правильном политическом и моральном руководстве все могло бы сложиться иначе. Канцлер Меркель и ее предшественники не остались бы без поддержки или помощи, если бы с самого начала предприняли другой набор шагов.

Для начала они могли бы задать себе вопрос, который Европа никогда не задавала: должна ли Европа быть местом, куда может переехать любой человек в мире и назвать себя домом? Должна ли она быть убежищем для абсолютно всех людей в мире, спасающихся от войны? Должны ли европейцы обеспечивать лучший уровень жизни на нашем континенте всем желающим? На второй и третий из этих вопросов европейская общественность ответила бы «нет». На первый вопрос они бы ответили «нет». Именно поэтому сторонники массовой миграции — которые ответили бы «да» на все три вопроса — сочли удобным стирать границы между теми, кто спасается от войны, и теми, кто спасается от чего-то еще. В конце концов, — спрашивали такие люди, — какая огромная разница между угрозой бомбардировок и угрозой голода?