Если принимающая страна не собиралась от чего-то отказываться, то, конечно, это должны были сделать приезжие? Но что это были за условия, и кто их вообще сформулировал? И каковы наказания за их несоблюдение. Например, что будет с мигрантами, которые, оказавшись в Европе, откажутся учить родной язык? Если не было наказания или стимула, то любое подобное предложение оставалось не более чем словами. Все это время также было неясно, сколько иммигрантов просто хотят пользоваться своими правами в Европе, а сколько — стать европейцами. В чем разница между ними и каковы стимулы быть одним, а не другим? Действительно ли европейцы хотели, чтобы приезжие стали такими же, как они?
Все это время официальная линия оставалась таковой: как только выдается паспорт или виза, новоприбывший житель страны или континента становится таким же европейцем, как и все остальные. И все это время, пока правительства обсуждали возможные меры, необходимые для того, чтобы побудить миллионы людей, уже живущих в Европе, стать европейцами, в умах европейской общественности муссировалась другая идея — обычно отодвигаемая в самые глубины общественных дебатов, но всегда способная вырваться наружу.
Это был страх, что все это фикция и что если не все, то, по крайней мере, большая часть существующего плана провалится. Это было опасение, основанное на мысли, что если интеграция и произойдет, то на это уйдет очень много времени — возможно, столетия — и что в любом случае в Европе она еще не произошла. Здесь повседневный опыт европейцев важнее любых опросов, а опыт их глаз важнее официальной статистики любого правительства.
Любая поездка в тысячи мест по всей Европе может вызвать страх перед тем, что французский писатель и философ Рено Камю назвал «Великим перемещением». Возьмем, к примеру, пригород Сен-Дени на северной окраине Парижа. Это одно из центральных мест французской истории и культуры, названное так в честь великого собора-базилики в его центре, в котором покоятся мощи парижского епископа третьего века, являющегося сегодня святым покровителем города. Нынешнее здание, датируемое двенадцатым веком, знаменито и по другой причине. Начиная с шестого века здесь находился некрополь французской королевской семьи. Среди их мемориалов, выполненных в камне в виде искусно выполненных изображений, есть мемориалы династии Капетингов, Бурбонов, Медичи и Меровингов. Во времена Французской революции эти гробницы были осквернены, но сегодня в крипте покоятся мраморные гробницы короля и королевы, которых свергла революция: Людовика XVI и Марии-Антуанетты.
Среди ранних гробниц в Сен-Дени не последнее место занимает гробница Карла Мартела, франкского лидера, который спустя столетие после смерти Мухаммеда, когда халифат Омейядов неумолимо наступал на Европу, заставил мусульманские армии отступить. Победа Мартеля в битве при Туре в 732 году признана тем, что она предотвратила распространение ислама по всей Европе. Если бы его франкские войска не добились успеха, ни одна другая держава в Европе не смогла бы остановить мусульманские армии от завоевания континента. Когда в 711 году эти армии пересекли Европу, один из их предводителей, Тарик бин Зайад, приказал сжечь их лодки, заявив: «Мы пришли сюда не для того, чтобы вернуться. Либо мы завоюем и утвердимся, либо погибнем». Мартель позаботился о том, чтобы они погибли, а ислам, закрепившись на юге Испании, никогда не продвинулся дальше в Европу. Как знаменито писал Эдвард Гиббон тысячелетие спустя, если бы не победа человека, получившего прозвище «Молот»: «Возможно, толкование Корана преподавалось бы сейчас в школах Оксфорда, а с ее кафедр обрезанному народу доказывали бы святость и истинность откровения Мухаммеда». Как продолжал Гиббон, «от подобных бедствий христианство было избавлено гением и удачей одного человека».[78]
Сегодня посетитель базилики, в которой находится гробница Мартеля, вполне может задаться вопросом, действительно ли он преуспел, или, по крайней мере, задуматься о том, что после того, как он преуспел, его потомки потерпели неудачу. Если сегодня побродить по району Сен-Дени, то можно увидеть район, больше напоминающий Северную Африку, чем Францию. Рыночная площадь перед базиликой — это скорее базар, чем рынок. Здесь продаются хиджабы разных фасонов, а радикальные группировки раздают литературу, направленную против государства. Внутри, хотя все священнослужители — пожилые белые мужчины, остальная часть прихожан — чернокожие африканцы, часть волны немусульманской иммиграции в этот район из Мартиники и Гваделупы.