Странная страна

Никто не знает, что происходит во вспышке встречи – в ней вечность сжимается до божественного головокружения, а затем требуется время всей жизни, чтобы она вновь потекла в человеческом измерении. Девочки смотрели друг на друга, как если бы увиделись впервые. На лице Марии пульсировали темные жилки, появившиеся во время первой битвы, и это заставило Клару протянуть руку и мягко прикоснуться к ним указательным пальцем. Потом они обнялись как сестры, но следует сказать, что же скрывалось за этим прекрасным зрелищем, в тех неимоверных глубинах, которые, за неимением лучшего слова, называют жизнью души. Мария всегда была ребенком шаловливым и жизнерадостным, резвым, как молния, и веселым, как зяблик. Но она также знала, что такое горе и гнев, и, когда умерла Евгения, пролила больше слез, чем вся толпа взрослых на ферме, вместе взятая. До своего приезда в Рим Клара за десять лет улыбнулась не больше двух раз, точно так же она не научилась ни давать волю чувствам, ни плакать. Благодаря Леоноре это нетронутое сердце начало понемногу оттаивать, чему и Петрус поспособствовал в своей обычной хаотичной манере, но малышке из итальянских земель по-прежнему недоставало того, что передается любовью матерей и отцов. А главное, был один момент в битве, когда Маэстро сказал ей: однажды ты присоединишься к своим – и она поняла: ты присоединишься к сообществу женщин. В секундной вспышке сопереживания, которая изменила ее восприятие собственной жизни, перед ней предстало видение лица ее матери, потом длинной череды женщин, которые пели по вечерам колыбельные или кричали от горя, получив письмо с фронта. И эта бесконечная вереница дала ей понимание того, что такое война, мир, любовь и траур, заново вылепив сердце, слишком долго лишенное нежности.

Открывая небо над полями Бургундии, Мария превратилась в каждую частицу материи и природы, пройдя через внутреннее перерождение, которое ужаснуло ее и заставило еще больше корить себя за чудесное исцеление Марселя. Клара знала это и потому брала ее за руку тем единственным жестом, который мог ее утешить. Она смотрела, как темные жилки пульсируют под кожей маленькой француженки, и клялась себе, что не допустит ничего подобного в будущем. Из какой стали куется истинная дружба? Она рождается из боли и страсти, а может, и родовой памяти; так сплетается ткань любви, не знающей плотского желания, не пытающейся отдать долг. То сочувствие, которое она испытывала – зная, какой крест несла Мария с момента смерти Евгении, – завершило долгий путь Клары к себе самой и ввело ее как полноправного члена в соприродное ей сообщество, воплотив послание женщин, несущее с собой осознание величия и тягот женского мира. Но пока Мария с благодарностью чувствовала, что Клара понимает всю тяжесть ее ноши, произошло странное смещение характеров, и присущие ей веселость и шаловливость перетекли по другую сторону их союза. Отныне у Марии часто бывало серьезное, замкнутое выражение лица, а вот Клара, освободившись от черствости одиночества своего детства, становилась ласковой и лукавой. Эта легкая насмешливая дерзость, противоречащая бездонности взгляда, восемь лет спустя заворожит Алехандро и Хесуса, и именно она вскоре окажется столь необходима всем, если верны слова писателя, что веселье самая приятная форма мужества.

Через несколько дней после приезда Клары Тагор и Солон перешли через красный мост и появились на ферме в Обраке. Как Мария, у которой были приемные родители, так и Клара, у которой никогда не было никаких, испытывали странное чувство от необходимости признать своих отцов в этих фантастических созданиях. Если мужчины оставались для них чужаками, то они полюбили коней, зайца и вепря той любовью, которую может позволить себе только частица ребенка в нас. В конце концов девочки сделали к ним первый шаг, и Мария запустила руку в шерстку зайца, а Клара обняла за холку вепря.

В следующий раз Тагор и Солон вернулись на ферму в сопровождении еще одной эльфийки, чья белая кобылица сначала представала горностаем. Ее искрящаяся масть очаровала Марию, прежде чем явившееся на смену женское лицо лишило ее голоса. У женщины были те же глаза, те же черные волосы и та же золотистая кожа, тот же овал лица, те же чуть славянские скулы и те же лепные губы, что и у ее дочери. Мария смотрела на нее с удивлением; она понимала, что видит свою мать, но это понимание скользило по ней, как ливень по крыше.

Эльфийка улыбнулась ей сквозь слезы, потом превратилась в горностая, и слезы исчезли.

– Я многому научилась у Розы и Евгении, глядя, как они тебя растили, – сказала она. – Я разделяла с ними радость любви к тебе и гордость за то, какой ты становишься, и я счастлива, что они научили тебя разбираться в травах и что ты любишь фиалки.

Сандро сделал шаг вперед и склонился перед ней.

– Мария – наследница вашего горностая, верно? – спросил он. – Это ведь благодаря вашему родству она может повелевать снегом.