Странная страна

Она указала ей на сад, уставленный длинными столами, украшенными букетами ирисов, как на день солнцестояния. Ласковым вечером она улыбалась молодому мужчине – это мой сын, удивилась она, он погиб в бою, но кому же мне было сказать, как я его любила. И в сердце старой крестьянки разлилось такое блаженство, почерпнутое из беседы живых и мертвых, такое нестерпимое счастье, что смерть больше не имела для нее значения.

– Мертвая говорит о своих мертвецах, – засмеялась она.

В последний раз повернувшись к своей девочке, она сказала ей:

– Ты еще нарвешь боярышник.

Мария придвинулась к Хесусу и уткнулась лицом в его грудь.

Он положил руку ей на волосы, упиваясь вневременьем часов любви.

Чуть подальше, в светотени деревьев, Петрус открыл несколько бутылок, прихваченных из подвала Алехандро. Каждый говорил себе, что завтра, возможно, умрет, и все знали то единственное, что любой живущий может знать о смерти.

– Она всегда приходит слишком рано, – сказал отец Франциск.

– Она всегда приходит слишком рано, – сказал Петрус.

Пора было выпить вино Йепеса.

– Как подумаю, что, может, придется с ним распроститься, – продолжил он. И с душераздирающим вздохом добавил: – Да еще с женщинами, вот ведь беда.

Перед самым рассветом к компании присоединились Солон, Густаво и Тагор, и они все собрались в центре галереи, окутанной темнотой и лунным светом.

– Вот и пришел час проститься с нашей культурой, – сказал Глава Совета.

Петрус допил последний глоток амароне и открыл новую бутылку. Бледное золото в стаканах мягко мерцало под луной.

– Вино Луары… это сочетание простоты и утонченности сводит меня с ума, – сказал он.

– Почти пустота, – пробормотал Алехандро, поднося стакан к носу.

Во рту вино приобретало кристалличность нежного камня, которая превращалась в белые цветы с легким призвуком чуть сладковатой груши.

– Камни и цветы, – с нежностью произнесла Клара.

На глазах у всех она быстро коснулась губами губ Алехандро.

Петрус поднял свой стакан и сказал:

– Когда я впервые приехал в Кацуру, сто тридцать восемь лет назад, – (Маркус и Паулус усмехнулись, вспомнив некоторые детали этого приезда, – он не обратил на них внимания), – я представления не имел, какая судьба меня там ждет. Довольно долго я задавался вопросом, на что может сгодиться никчемная белка, так и не нашедшая своих туманов. Потом я узнал, что именно эти качества превратили меня в инструмент судьбы, которая использует умных людей, чтобы осуществлять свои планы, но прибегает к глупцам, чтобы собрать их в нужный час.

– Мне было бы интересно узнать, что же такое глупец, – улыбнулся отец Франциск.

– Пьяница, который верит в истинность грез, – ответил Петрус.

– Какое прекрасное евангелие, – заметил священник.

В молчании они отдали должное последнему вину, а потом Паулус раздал всем по пузырьку отрезвляющего, и странная команда двинулась обратно в Нандзэн.

Долина деревьев шелестела неизвестными наречиями, и луна заливала светом дорогу из черных камней. Молчаливый и неподвижный в час, предшествующий заре, в боевом порядке выстроившись перед храмом, их ждал штаб армии туманов.

Мертвые мы или живые

Книга камней

Стиль

Петрус любил истории и сказки за ту власть, которая, как и вино, раскрывала в пробудившемся времени свободу грез, но его опьянял не только сам рассказ – он так же чутко реагировал на его форму, как и на утонченный сепаж[43] вина. Красивая история, лишенная стиля, – это как петрюс в корыте, часто говаривал он Паулусу и Маркусу (которых это нимало не волновало).

Больше того, у него была слабость к французскому языку, к его нутряной силе и куртуазному кокетству, потому что корни и элегантность для текста то же самое, что аромат для вина, они придают очарование, исходящее из страсти к бесполезному, и тот неожиданный смысл, который всегда рождается из красоты.

Стратегия

Петрус ощущал себя до глубины души человеком и, осмелюсь сказать, французом. Пусть ему нравились искусство, свет и кухня Италии, сердце его было решительно отдано небрежной удали Франции.

Однажды дождливым днем тысяча девятьсот десятого года он присутствовал на матче в Англии, где французы противостояли англичанам в весьма любопытном виде спорта. Хотя в тот момент он смог понять единственное правило – следует загнать кожаный мяч в самый конец территории противника, – ему понравились перебежки и передачи, как очередной спектакль, свидетельствующий о таланте и изобретательности людей.

После окончания действа, во время которого французы походили на стайку балерин, противостоящих табуну запаленных першеронов, старик-англичанин, который жевал табак на трибуне рядом с ним, сказал: чума на этих французов, но такой поединок всякий хотел бы посмотреть – в чем и заключался ответ на вопрос, почему Петрус ставил французов выше всех прочих, не говоря уже об их вине, женщинах и дружелюбных крестьянах.

И вот двадцать восемь лет спустя, в час последней битвы, он интуитивно почувствовал, что война будет выиграна благодаря стратегии балерин.

Мы идем к грозе

Нандзэн, заря последней битвы.