Странная страна

Следует понимать, что такое пустота, о которой здесь говорится, ведь мы, люди Запада, привыкли считать ее всего лишь небытием, отсутствием или недостаточностью материи и жизни, но та пустота, которую призывало своими пожеланиями новое повествование о мире, была отдельной субстанцией. Она была долиной, где витали все сущности, обитаемым дыханием, которое запускает цикл их мутаций, невидимостью видимого, внутренним образом живых начал, обнаженностью потоков, куда погружаются ветры грез; она была энергией, которая вращает миры вокруг невидимой ступицы, осязаемой неосязаемостью чуда находиться «здесь», присутствием невыразимого; волшебство боярышника и роз превращало ее в картину, хранящую все предшествующие, хотя она беспрестанно самоуничтожалась, – я бы хотела, чтобы вы прикоснулись пальцем к этой красоте, существующей только благодаря победе пустоты над заполненностью, к переустройству картин мира по воле стирающих их волн, в которых тонет то, что нас загромождает и убивает, – это красота, пустившая корни в землю и небо, и рождается она не из непрерывности вещей, а из обнаженности, которая раскрывает сердце. По картине скользили новые пейзажи рассказа, они слагались воедино и последовательно исчезали во всплесках зеленых холмов и рек, долин с белыми деревьями или ветвей, тонущих в невидимости облаков. Пустота обволакивала их дыханием, словно горностаевой мантией, заставляла их блистать в неприкрытой наготе, потом мягко растворяла, прежде чем родить новое природное сочетание, новую победу чуда видений.

– Здесь все возможно, – подумал Петрус.

– Мы услышали евангелие от глупца, – сказала Мария отцу Франциску.

– Пустота и чудо. Старая песня Эстремадуры, о которой Луис напомнил тебе вчера в подвале, – сказал Хесус.

– Вчера, – пробормотал Алехандро. – С тех пор прошла вечность.

В последний час любви

Все станет пустотой и чудом

Книга отцов

Единственность

Только эльфийский язык или язык народов Востока в земле людей может передать связь природы и сознания, но только человеческое воображение может сотворить из этого рассказ, ведущий за собой все остальные.

Росчерк кисти – это единство, через которое рождается множественность, мост между видами и вселенными, матрица всех повествований, улавливание мелькнувшего мерцания, успение чуда, свобода пустоты и волшебства мира.

Больше того, единое касание кисти есть доказательство того, что реальность всегда порождается видением, перевоплощенным в вымысел. Вымысел, предложенный компанией, собравшейся в Нандзэне, был хрустально ясен: волшебство рождается из пустоты, которая в свою очередь порождает простоту красоты.

А следом за ней – сложность внутреннего горения.

Отцы

Четвертая Книга – это Книга отцов.

Но слово отцы должно звучать именно так, как звучит оно в великих Книгах. Полномочия женского материка распространяются на все, что учит нас жить. Мы говорим «отцы», как могли бы сказать «матери», «братья», «сестры» или «товарищи». Но люди и эльфы подразумевают под отцовством, безотносительно к полу и культуре, реальность невидимых связей и наследований, очевидность того, что живые несут ответственность за мертвых, а мертвые за живых, и потому Книга отцов является хранилищем сфер, родовых линий и наследований, которых не различить невооруженным глазом.

Истинные узилища, как и истинные завещания, всегда невидимы, они передаются ветром грез и дыханием деревьев.

Эпилог 1938–2018

Отцы тоже пришли в свой черед на помощь последнему альянсу.

Не бывает сына без отца, жизни без предназначения и свободы без наследия. Алехандро молча наблюдал, как красная арка превратилась в черный проход и над призрачно-проницаемой дорогой возникли мертвые деревья. Природа их вибрации была сходна с той, что возникала на кладбище Йепеса, и он узнал мерцание былых дней. Мертвецы всех царств говорят друг с другом, сказал он себе, и ему захотелось поделиться этой мыслью с той, кого он любил. Глянув на Клару, он увидел, что та помрачнела, а взгляд ее стал серьезным и отдаленным.

– Что случилось? – тихо спросил он.

– Что-то идет не так, – негромко ответила она. – Но я не знаю, что именно.

Тагор показал им догорающие поля, где прошла битва двух миров. Огненный прах пожрал оружие и тела; выжившие солдаты Ирландии и иного мира, рыдая, бродили под снегом. Алехандро смотрел на пшеницу Синнёдо, заполоненную черной кровью, на поле, где орки, луки, мечи и мертвецы исчезли в земле, ставшей пламенем, и ему показалось, что он слышит новый гул. Страж протянул ему флакон почти черного чая, который разлился во рту знакомым вкусом, и он пробормотал: херес. Гул, поднимавшийся с полей Синнёдо, все усиливался, и серый чай раскрывал его сущность.