Странная жизнь Ивана Осокина

Площадка лестницы перед умывальной. Вниз идет чугунная лестница. На стене круглые желтые часы. Под часами стоит Осокин, с рассеянным и встревоженным лицом. Мимо него из умывальной в спальню и обратно проходят гимназисты. Никто не обращает на него внимания.

— Что я, схожу с ума или сошел уже? — думает Осокин. — Таких снов не бывает! Но я не могу проснуться. Ведь не может же быть на самом деле, чтобы я очутился в гимназии. Слишком уж это глупо. Я знаю, что если я только начну думать о своей жизни, о Зинаиде, о делах, — я проснусь. Но нет, я не могу перестать думать об этом дураке-немце, о том, что меня оставят без отпуска. Видимо, я продолжаю спать. В самом деле, замечательно интересно было бы вернуться в гимназию для того, чтобы по обыкновению сидеть без отпуска. Нет, уж это дудочки! Если бы я на самом деле вернулся, так по крайней мере извлек бы из этого все, что можно извлечь. А ведь, в самом деле, интересно было бы увидать Зинаиду девочкой. Я знаю даже, где она учится. Но, Боже мой, неужели это правда, что она выходит замуж, будет любить этого Минского, станет совсем чужой мне? Тогда все равно — зачем мне ее видеть? Только я не понимаю одного, почему этот глупый сон так тянется. Обыкновенно, как только во сне я подумаю, что это сон, так сейчас же просыпаюсь. А теперь почему-то не могу проснуться. Вот что! Попробую прыгнуть с лестницы через перила: если я полечу по воздуху, значит, это сон. Ведь это же не может быть действительность, значит, я не могу упасть.

Осокин решительно, большими шагами проходит площадку, берется руками за железные перила и заглядывает вниз. В это время из спальни выбегают человек пять гимназистов, приблизительно одного возраста с Осокиным. Видя перегнувшегося вниз Осокина, они подбегают к нему и наваливаются на него сзади. Все хохочут.

Осокин старается освободиться и нечаянно ударяет локтем в лицо одного из напавших мальчиков. Тому, видимо, очень больно. Он вскрикивает и хватается за лицо. Между пальцами у него каплет кровь. Остальные отпускают Осокина и с любопытством смотрят, что будет дальше. Из дверей спальни старших выходит немец и сразу одним взглядом охватывает положение.

Наказанный Осокин сошел со своего места «под часами», участвовал в драке и разбил в кровь нос Клементьеву.

Осокин тоже понимает, что все улики против него, и хочет что-то сказать. Но немец не дает ему говорить.

— Опять драка и опять Осокин! — кричит он. — Прежде всего, кто тебе позволил сойти с места? Нет, это из рук вон!

Немец все больше и больше подогревает себя.

— Что, тебя в клетку нужно сажать или на цепь? Или горячечную рубашку надевать? На одну минуту от него нельзя отойти. Довольно! У меня для тебя нянек нет. Когда все пойдут в столовую, останешься здесь, «под часами» и будешь стоять под ними и во время репетиции, пока не придет Адольф Францевич. Пускай он делает с тобой, что хочет. Я отказываюсь. А если ты сойдешь с места еще раз, я тебя отправлю в больницу.

Осокину и досадно и противно все, что происходит. И в то же время необыкновенно смешно смотреть на немца. Ему хочется сказать тому что-нибудь такое, чтобы он понял, что Осокин совсем не гимназист, что это только сон. Но ему ничего не приходит в голову. И против его воли ему делается неприятно от угроз немца, точно его на самом деле ожидает что-то очень неприятное.

Осокин опять стоит «под часами».

На другом конце площадки гимназисты начинают строиться парами. Впереди старшие, в конце младшие. Всего около ста человек.

— Прокофий, — кричит немец дядьке, — Осокин будет стоять здесь, «под часами». Если он сойдет с места, приди и скажи мне.

Воспитатель бросает злобный взгляд на Осокина и важно идет вниз по лестнице. За ним двигаются пары, не обращая внимания на наказанного.

— Осокин, я тебе вынесу, — кричит Меморский.

На гимназическом жаргоне это значит, что Меморский принесет Осокину, оставленному без чаю, булку или кусок булки.

Глава 2. Мысли

Осокин остается один. Его все больше и больше, против его желания, охватывает тревожное настроение напроказившего гимназиста, ожидающего наказания, и он не может отделаться от него.

Оставление в спальне и «под часами» во время чая и на всю репетицию — это уже не обычное наказание из числа неважных. А угроза больницей — самое большое, что может сделать воспитатель своей властью. Больница сама по себе нисколько не страшна, наоборот, очень приятна. Но помещение здорового в больницу означает «отделение от всех остальных» и обычно предшествует исключению из гимназии.

Дядьки убирают спальни. С площадки видны спальни и младших и старших.

— Прежде всего, я этому ничему не верю, — убеждает себя Осокин, — а во-вторых, мне хочется курить, — заканчивает он неожиданно для себя. — Интересно, есть у меня папиросы или нет. — Он ищет по карманам. — Ничего нет. Часы, двугривенник, перочинный ножик, огарок стеариновой свечки, зажигательное стекло, гребенка, карандаш — больше ничего. Это содержимое карманов гимназиста-пансионера невольно заставляет Осокина улыбнуться.