Странная жизнь одинокого почтальона

В животе у Билодо заурчало. То, что он со вчерашнего дня ничего не ел, поглощенный процессом творения, было вполне нормально. Может, этим все и объясняется? Неужели поэзия, по сути своей, лишь дело желудка? Оставив этот вопрос без ответа, Билодо отправился обедать в местный японский ресторанчик под названием «Дивный Восток».

* * *

Ближе к вечеру его навестила мадам Брошю и принесла в качестве подарка к новоселью корзину фруктов. Дама увидела, что Билодо стал обживаться, и убедилась, что ему ничего не нужно. Пользуясь возможностью разузнать что-нибудь о Гранпре, Билодо предложил ей чаю, который сервировал на маленьком столике в виде листа. А после привычного обмена любезностями направил разговор в нужное русло, чтобы поговорить о бывшем нанимателе квартиры. Сначала они вспомнили ужасные обстоятельства его гибели, обменялись мнениями и выразили сожаление по поводу его преждевременной кончины. Билодо узнал, что Гранпре раньше преподавал в соседнем коллеже литературу, но в прошлом году вышел на пенсию, хотя и был еще довольно молод. Польщенная повышенным интересом, который проявил к ней молодой человек, дама поведала, что бедолага в последние месяцы перед гибелью вел себя очень странно — не выходил из дому и без конца крутил одни и те же записи китайской музыки. Что-то вроде депрессии, решила она, с трудом выдавив из себя это роковое слово.

После ухода мадам Брошю Билодо задумчиво допил остававшийся в чайнике чай. Личность Гранпре во многих отношениях по-прежнему была покрыта мраком, лабиринты его души нуждались в изучении, но кое-что все же стало проясняться. Откровения дамы привели к появлению нового элемента: музыки. Она в состоянии как-то пролить свет на индивидуальность этого персонажа? Било до бросился разбирать диски Гранпре и тут же наткнулся на «китайские записи», о которых говорила хозяйка дома, — на поверку они оказались традиционной японской музыкой. Он взял наугад один из дисков и поставил в проигрыватель. Из динамиков полились меланхоличные звуки флейты и аккорды лютни, заполнив гостиную пленительным, монотонным напевом. Билодо вдруг ощутил прилив вдохновения и взялся за перо…

* * *

Быстро летело время, часы, будто призраки, сменяли друг друга. Он писал, ставил без разбору диски и наливался чаем. Роняла гроздья аккордов цитра кото, ей вторили то сямисэн[4], то сё[5], подчеркивая нежное, воздушное звучание хитирики[6] и зачаровывающее женское пение с ярко выраженным прононсом. Билодо писал, будто в трансе, тянулся всем своим естеством к ваби (первозданная красота в гармонии с природой) и пропитывался нетленными добродетелями саби (простота, безмятежность, одиночество). Воображая себя прогуливающимся среди рдяного осеннего буйства Мон-Руаяль[7], он старался воплотить в стихах заразительную апатию бесстыдных деревьев, шорох вспорхнувшей под напором ветра листвы, пение птиц, улетающих на юг, и прощальное жужжание жуков. Он писал, обращаясь к словам за помощью и поддержкой, хватая их на лету, заманивая их, будто бабочек, в сети страницы и прикалывая к бумаге. Время от времени из-под его пера выходило нечто на первый взгляд удобоваримое, но уже через пять минут он понимал, что стихи звучат коряво и скармливал их мусорной корзине. Потом начинал снова и снова, барахтаясь в луже смятой целлюлозы, прерываясь лишь для того, чтобы изобразить на песке крохотного сада камней случайный иероглиф, либо прочитать вслух хайку Гранпре или Сеголен, восхитившись его вибрирующей спонтанностью.

Он заказал в «Дивном Востоке» суши, съел их тайком от Билла и всю ночь марал белоснежную чистоту страниц. В воскресенье продолжил, просидел, теперь уже подхлестывая себя саке, не только весь день, но и вечер, пока у него не закружилась голова, не стало двоиться в глазах и не выпало перо из непослушных пальцев. Тогда он свернулся клубком на футоне и провалился в сон, населенный живыми иероглифами. Потом ему приснилась Сеголен, она сняла кофточку, сцедила немного молока из груди и вылила его, капля по капле, себе в рот…

Когда Билодо проснулся утром в понедельник, мысли его разъезжались, и он никак не мог собрать их в кучу. Он проглотил четыре таблетки аспирина, принял душ, долго стоя под тугими струями, потом просмотрел написанное, отобрал немногие стихи, заслуживающие избежать плачевной участи и не оказаться в корзине, и остановил свой выбор на строках, которые его рука вывела на рассвете:

Солнце садится
Зевает на моем балконе
И храпит в окне

Ему показалось, что от этого трехстишия исходит слабый аромат поэзии и что оно даже чем-то напоминает творения Гранпре. У него почти получилось. Но «почти» — по-прежнему очень мало, поэтому он тщательно разорвал лист бумаги на мельчайшие кусочки и рассыпал их снежинками вокруг себя. Уже второй раз за неделю молодой человек позвонил на почту и предупредил, что не выйдет на работу, поставил чайник и вновь взялся за дело, решив, если будет нужно, извести на бумагу хоть целый лес.