Странник

Теперь, когда все тайны и противоречия раскрылись, он понял и истоки грандиозного плана Роуз: она знала – наверняка знала, – что тот, кто уничтожит астролябию, обречен приобрести ее силу. Вот почему она дала утащить Этту в прошлое, почему не уничтожила астролябию, а лишь спрятала, чтобы Этта ее нашла. Сердце Роуз знало лишь одного человека, достойного такой власти: ее ангельскую дочь.

Холл откинулся в кресле, присвистнув. Долгое время они просто глядели друг на друга, не обращая внимания на корабельный колокол, объявлявший следующую вахту.

– С того самого мгновения, когда пересеклись наши жизни, Николас, – негромко начал Холл, – я знал, что твоя в итоге выведет на дорогу, по которой я не смогу за тобой последовать. Ты шел ею многие годы, даже не подозревая об этом. Скажи мне, помимо спасения остальных, если бы ты знал, что это не изменит шкалу времени до неузнаваемости, если бы выпустил себя из тюрьмы добра и зла, что бы ты сделал? Нет, не спорь сам с собой. Просто скажи мне.

– Я бы спас свою мать, купил ей свободу, обеспечил ей безбедную жизнь, – без колебаний ответил Николас. – Но это невозможно. Я не могу рисковать, вдруг это изменит время.

– Невозможно, – согласился Холл, протягивая ему руку. Глаза его светились, слова лились с силой и могуществом реки, которую слишком долго пытались сдержать плотиной. – Но завтра ты покинешь этот корабль. Отправишься на пять лет в прошлое, где нашел – найдешь – меня в Норфолке, возьмешь с меня страшную клятву хранить эту адову тайну, а потом, мой мальчик, мы именно так и поступим!

Нью-Йорк Год спустя 34

Дебют Этты как солистки состоялся спустя многие месяцы после того, как она развеяла мечту о нем по ветру, предоставив другим ловить ее в небе.

– Ты будешь великолепна. Не волнуйся!

Этта кинула быстрый взгляд на Габриэлу. Они стояли за кулисами, слушая, как выступающий перед ними оркестр – средняя группа – легко скользит по вариациям Четвертой симфонии Мендельсона – «Итальянской», как ее часто называют. Они играли только две первых части, даруя Этте около четырнадцати минут на то, чтобы унять нервы и решить: в самом ли деле ей нужно, чтобы ее вырвало, или все, как обычно, пройдет само, едва она окажется на сцене.

Она заставила себя улыбнуться подруге, подняв обессиленный от переживаний большой палец, и снова вернулась к симфонии. Этта глубоко дышала, как учила Элис, но внутренне была все той же маленькой девочкой, готовой разреветься от страха, едва выйдя из-за занавеса. Сомнения, не забыла ли она почти получасовое произведение, были тут не при чем, а вот то, что его же она должна была играть шестью месяцами ранее с Нью-Йоркским филармоническим оркестром в Эвери-Фишер-Холле в Линкольн-центре перед Элис, – очень даже.

– Я больше переживаю за собеседование насчет репетиторства во вторник, – прошептала она, чтобы подбодрить саму себя. Поверила ли ей Габи – другой вопрос.

Ее вниманием снова завладели струны, их дрожь и восторг, заворожившие посетителей Карнеги-Холла. Она чувствовала, как, тронутые музыкой, они откликаются на ликующий призыв первого же такта. И в это мгновение она разрешила и себе войти в резонанс с этими звуками, позволила музыке поднять и унести ее из тихой и незначительной жизни, которую вела.

Престранно же оказалось настигать собственную прежнюю жизнь. Год назад Этта дождалась четвертого ноября – своего восемнадцатилетия – чтобы записать саму себя на осенний семестр в Школу Элеоноры Рузвельт, пользуясь скрупулезными, хотя и не вполне правдивыми, записями о «домашнем обучении», которые Элис вела от ее имени. Первые две недели она проходила мимо музыкального кабинета, настраивая себя зайти, узнать, не найдется ли для нее место в школьном оркестре.

Место нашлось. Ей очень нравилось играть в коллективе, без остатка растворяясь в целом, но в этом не было вызова, и Этта обнаружила, что начинает обживаться в благодушном довольстве, что изрядно ее напугало. Учитель – мистер Мэнгрейв – порекомендовал ее дирижеру Нью-Йоркского Юношеского симфонического оркестра, который позволил ей с радостью занять место, освобожденное каким-то бедолагой, который умудрился сломать обе руки, катаясь на велике. Закончив школу и проведя лето за преподаванием скрипки и работой в кафе, Этта снова пошла на прослушивание, записавшись на второй год по программе, заполнившей все время, остававшееся от поступления в колледж.

Лишь изредка она позволяла себе приходить в Метрополитен: в дождливые дни или когда была в мрачном настроении, или когда вдруг начинало казаться, что прошло уже достаточно времени, чтобы проверить снова. На входе Этта всегда платила полную рекомендуемую сумму пожертвования, проскакивала мимо экспонатов, которые не узнавала, и садилась наверху лестницы ждать.

Но теперь перестала.