Странник

Справедливое замечание. Николас знал, что его удаче обязательно придет конец, но обычно жизнь была к нему так скупа, что он был не против поднажать, чтобы узнать границы везения. Тем не менее, он не мог ни избавиться от сомнений, пока следовал за неуверенно шагающим мужчиной, ни отвести взгляда от его спины. Пожалуй, это несправедливо, учитывая, что этот человек их спас, хотя с легкостью мог оставить умирать от клинка нападавшего, но Николас не мог изменить свою природу за одну ночь.

– Успокойся, а? – пробормотала София. – Он стар. И у него найдется котелок, чтобы сварить то, что мы украли у слонов.

– Ты думаешь желудком, а не головой, – тихо съязвил он в ответ.

– Ты не понял, что он сказал про Тени? – прошептала она. – Он знает, кто они…

Римус резко повернулся и прошипел:

– Ради всего святого, вы хотите, чтобы кто-нибудь услышал, что вы говорите на другом языке и решил, что вы лазутчики? Уж поверьте, спасать вас я не собираюсь!

Николас с Софией замолчали. Как раз вовремя: едва свернув на соседнюю улицу, Николасу пришлось отскочить назад, чтобы не столкнуться с несколькими женщинами, шедшими в противоположном направлении, к домам с зажженными свечами. Дамские платья оказались длиннее и изящнее отделаны, чем простые мужские туники, тонкие подолы обвивались вокруг ног в сандалиях. Одна из женщин – с темными волосами, остриженными даже короче, чем у Софии, – кивнула, когда Николас проходил мимо нее

– Вши? – осторожно спросила София Римуса, когда они свернули на улицу поменьше и потише.

Он покачал головой.

– Они пожертвовали свои волосы солдатам на луки. Ты вообще ничего не знаешь, дитя?

София состроила рожу у него за спиной.

– С чего вдруг им это понадобилось? – поинтересовался Николас. – Я думал, они славятся своей армией?

– Это воинственный народ, – объяснил Римус. Чем дальше они уходили от городского центра, от тех, кто мог бы их подслушать, тем тверже звучал его голос. – Все мужчины, женщины и дети уже вооружены или вооружатся и примут участие в сражении. Каждый дом – крепость. Они восстанавливают свой арсенал.

– А что случилось с прежним? – поинтересовался Николас.

– Когда римляне высадились на этих берегах, они потребовали заложников и все городское оружие, которое им дали. Но этого им оказалось мало: они стремятся к полной капитуляции города. Карфагеняне не сдались, издевались над ними, даже пытали римских пленных на глазах римской армии. Так все и идет.

– Римляне ведь строят что-то в гавани?

Римус раздраженно на него взглянул.

– Да – мол.

Как он и подозревал: массивный волнорез из камня или дерева. В данном случае, чтобы запереть весь карфагенский флот, которые они видели в военной гавани.

Когда солнце начало подниматься, они принялись взбираться на холм к цитадели, возвышающейся над гаванью: старик назвал ее Бирсой.

По пути Николас старался не поднимать голову; здесь его темная кожа не считалась особо примечательной, но из многолетнего опыта он знал, что люди вряд ли вспомнят того, с кем не встречались взглядом. Сандалии шаркали по потертому камню, мысли сжались до односложных команд – влево, вправо, влево, вправо, – позволяющих ему продолжать идти. Он не поднимал головы, пока не увидел ногу, меньше, чем половина его собственной, босую, в синяках и болячках.

Темнокожий мальчик быстро отступил, позволяя Римусу, развившему скорость клокочущей бури, проковылять мимо. София обогнула Николаса, на ходу бросив на него гневный взгляд.

Николас прикинул, что мальчику было не больше восьми – девяти лет: слишком маленький и изможденный. Туника клочьями свисала с плеч, связанная громоздкими комками, чтобы удержаться на теле. Мальчик поймал его взгляд из-под спутанных волос. Темные глаза глядели смело и гордо, выказывая полное пренебрежение к удручающему состоянию.

Николас хорошо знал этот взгляд: из гордости он был готов безмолвно голодать, но не унижался, прося подаяние. Он сам прошел через это, даже когда был освобожден добротой Холлов. Если бы первые несколько ночей капитан не кормил Николаса насильно, он бы вообще не ел.

«У тебя гордыня, как у самого Люцифера, – сообщил ему Холл. – Это единственное, что дала тебе семья, и, поверь мне, подобное наследство тебе ни к чему».

В памяти всплыло непрошеное воспоминание о ребенке, которого они с Софией видели прошлой ночью, умершего, зачахшего от болезни и голода, брошенного на улице, словно животное. Николас неуверенно улыбнулся мальчику, снимая сумку с плеча, осторожно вынул пару вещей, которые могли ему пригодиться, оставив только еду. Кожаная сумка была достаточно простой, чтобы сойти за сшитую в этом времени, к тому же он сомневался, что мальчик вообще обратит на это внимание. Следя за тем, чтобы не сказать ни слова, Николас протянул сумку несчастному.