Странник

— И обязательно тебе нужно марать пальцы в чернилах, комтур? То ли дело старый обычай — поклялся на мече, а того, кто усомнился в слове твоем — этим же мечом — по черепу. Я ведь не Лотар, которого вы обвели вокруг пальца и теперь держите с потрохами. «Обязуется»… Никому я ничего не обязан! Захочу — поставлю, захочу — при себе оставлю.

— Я ведь знаю, рыцарь, что семьсот из этих двух с половиной тысяч уже идут на соединение с нами.

— И все-то он знает, этот монах! Ну, послал я их, так ведь я и назад повернуть могу.

Гернат еще поломался немного, потом приказал принести свою печать. Затем долго сравнивал обе копии договора (одна была для него, другая оставалась у Визе) — не умея читать, сличал каждую букву, чтобы обнаружить возможный подвох, наконец поставил вместо подписи крест, прибавив: «Если ты думаешь, что эта закорючка меня к чему-нибудь обязывает…» — и скрепил пергамент своей печатью. После этого, разумеется, полагалось выпить, что и было сделано, и в ритуальных заверениях в преданности и пожеланиях удачи прошло еще полдня, после чего лагерь свернули и воинство с треском и топотом снялось с места.

Визе не забыл своей мысли и успел вызвать старшего псаря. Но усилия его оказались тщетными, так же как и допросы — собаки не брали следа. Ни одного свидетеля так и не выискалось. Решив отправить вслед за Гернатом соглядатая, Визе простился с ним весьма дружелюбно. Того уже не мучили тяжелые предчувствия, он радовался предстоящему набегу. Но Визе ничего не забыл.

Часть своих людей, слуг и всех собак он отослал в монастырь, а сам отправился со свитой в пятнадцать всадников, рассчитывая через неделю быть у цели. Дорог в лесу, конечно, не было, кроме главной, Вильманской, проложенной еще при римлянах, но она лежала в другой стороне. Ехали по утаенной охотничьей тропе. Зря не спешили. Парило, и застежки на одежде расстегивались сами собой. Время тянулось, и все было тихо, даже слишком, так что, когда ехавший впереди дозорный слегка приподнялся в седле, а потом сделал движение рукой, точно отмахиваясь, Визе удовлетворенно хмыкнул.

— Что там?

— Так… глупость какая-то…

Подъехав, Визе увидел торчащее впереди, на тропинке, небольшое подобие креста.

— Дай мне это, — приказал он. Слуга спешился и с поклоном подал ему странный знак. Визе взял его в руки. Это оказалась сломанная пополам стрела. Обломки были связаны крест-накрест пучком сухой травы. На блестящем острие темнела земля. По оперению Визе тотчас узнал стрелу, какими были вооружены все его воины — конечно, подобрали во время вчерашней охоты.

— Обыскать все кругом, — произнес Визе устало. Он сказал это скорее по привычке, и пока воины прочесывали ближайшие заросли, продолжал разглядывать стрелу. И младенцу ясно, что ее воткнули в землю не просто так. Визе кое-что слышал о лесных обычаях и о тайном языке здешних обитателей. Сломанная стрела — это он знал точно — означала предложение мира.

Отозвав людей, он приказал располагаться на ночлег. На сей раз — еще более по-походному, чем предыдущей ночью. Шатер не раскладывали, тем паче что жара продолжала держаться. Развели костер. После ужина, проверив стражу, Визе улегся спать. Невдалеке журчал ручей. Постанывали ночные птицы. Обычные разговоры уже иссякли, и ночь склонялась к середине, когда тишину прорезал тоскливый волчий вой. Он прозвучал вдали, но так, что его пронзительные переливы услышали. Кони рванулись с привязи, били копытами, храпя, кое-кто из конюхов бросился их удерживать, остальные вскакивали, пытаясь понять причину замешательства, а вой все звенел, постепенно отдаляясь, и, дойдя до самой высокой ноты, оборвался и смолк.

Визе тоже приподнял голову, стряхивая сон. Один из его телохранителей сидел, все еще прислушиваясь.

— Ни разу, истинный крест, не слыхал, чтоб они летом так выли.

— Он здесь, — сказал Визе.

— Кто? — отец Рональд повернулся в его сторону.