Странник. Американская рулетка СИ

– Простите, Иван, но нам категорически запрещено говорить о себе. Такая информация не имеет никакого отношения к делу. – Она помедлила и, как-то странно взглянув на меня, добавила. – Могу сказать одно: когда стало понятно, откуда вы родом – не обижайтесь, но по-английски вы говорите с сильным акцентом – было решено предоставить вам русскоговорящего секретаря. Всегда удобней общаться на родном языке, не так ли? Впрочем, если хотите, я могу вызвать кого-нибудь другого.

– Нет-нет, вы меня вполне устраиваете.

Моя наивная попытка разговорить ее не принесла никаких плодов. Ладно, подумал я, у меня есть шанс сделать это позже, в машине или в самолете. Ведь она, наверное, будет сопровождать меня... только вот куда и зачем? А если она вовсе не секретарша, а приставленный ко мне наблюдатель, в обязанности которого входит убрать меня сразу после операции? Конечно, субтильная Настя – это не те громилы, но откуда мне знать, кто она на самом деле. Слышал я о фифочках, которым самые страшные спецназовцы не годятся и в подручные. Просто потому, что они умеют убивать и без подручных, и без оружия. Беззвучно и быстро. Тоненькими ручками с маникюром на пальчиках.

– Иван, простите, но нам пора! – голос Насти вывел меня из тяжелой задумчивости. Я согласно кивнул. Девушка уже успела достать из чемодана темный длинный плащ и теперь протягивала его мне. Я повесил плащ на руку и удивился его тяжести, хотя с виду он показался мне совсем невесомым. Настя вызвала лифт, а я напоследок обвел взглядом гостиную и снова пожалел об оставляемом здесь Росинанте. Что-то подсказывало мне: в этот номер я больше не вернусь, и мои уникальные инструменты будут выброшены на помойку. Впрочем, жалеть нужно было скорее самого себя. По сравнению с тем, что может произойти со мной в ближайшее время, даже «колумбийский галстук» казался мне сейчас чем-то знакомым и понятным, а потому менее пугающим.

Мы спустились в холл самого обыкновенного жилого дома. Скромное ничем не примечательное помещение. Разве что лицо швейцара, прилипшего к входным дверям, показалось мне слишком осмысленным, а движения его были слишком плавными и тренированными. Машина – здоровенный трехосный лимузин с тонированными стеклами – стояла прямо у подъезда. Мне стало даже любопытно: я ведь никогда не ездил в таких лимузинах. Не глядя на нас, водитель – мрачный чернокожий великан – распахнул дверцу, и я, в последний раз вдохнув влажный осенний воздух столь родной мне Улицы, нырнул в темное нутро автомобиля. Искус бросить кейс, который я держал в руках, под ноги швейцару, оттолкнуть водителя и дать деру, возник и тут же исчез. Бухгалтерия снова была не на моей стороне: добежать до угла я бы не успел.

В салоне Настя уселась напротив и дисциплинировано сложила руки на коленях. Вопреки моим ожиданиям, внутренность лимузина оказалась самой обычной: широкие мягкие сидения, вроде диванов, сбоку бар и небольшой столик, как в купе поезда. Нас мягко качнуло, и машина стала набирать ход. Насколько я понимаю, мы торопились в аэропорт. Я отвернулся к окну, чтобы не встречаться взглядом с Настей. Бессмысленно было даже пробовать разговорить ее здесь, в этом автомобиле. Ну хорошо, подумал я, впереди еще самолет, а это означает ожидание в аэропорту и сам полет. Надеюсь, у нас будет время для откровенностей. Вспомнив о необходимости лететь, я мгновенно запаниковал, но тут же рассмеялся над собой. Надо же: попасть в подобную переделку и думать о такой ерунде! Но все равно… ненавижу летать!

– Ненавижу летать, – повторил я вслух, сам не зная зачем.

– Да? – тут же оживилась Настя. Она как будто ждала сигнала, чтобы начать говорить. – Какое совпадение, я тоже терпеть не могу самолеты. Особенно, когда лететь нужно долго. Скажем, в Японию. Может быть, поэтому я не люблю Японию? И вообще, перед полетом у меня всегда портится настроение. Хотя, если я лечу в Париж, это меняет дело. Обожаю Париж! Всегда хотела пожить там хотя бы полгода. Да только никогда не получалось попасть туда надолго. Неделя парижских каникул – это все, что я могу себе позволить...

Такое простодушное многословие показалось мне странным. Образ строгого и собранного секретаря испарился: напротив сидела обычная московская девчонка, выпускница какого-нибудь затрапезного института культуры. Неужели салон не прослушивается?