Странник и его страна

Здесь надо сделать перерыв, отложить гитару, затянуться протянутой сигаретой, здесь все молчат, и это молчание в такт, здесь горит свеча в бедной комнате общежития, или фонарь во дворе, или костер в лесу, или автомобильная покрышка в пустыне, здесь еще не решены судьбы, еще бесконечно будущее, еще огромна и могущественна страна, даже если эта мать несправедлива, здесь твоя жизнь ищет свой смысл, твоя любовь жаждет единственное обретение, здесь поколение соединяется в братстве, перед тем как врозь ринуться каждому по тропе трудов и лет, но как связка снопа, как перетяжка прутьев в ветшающей человеческой метле, за тонкой перегородкой памяти всегда здесь звучание и слова, неопределимая значимость настроения и счастливая печаль надежд и грядущих потерь: это ветер времени, воздух эпохи, этот нотный рисунок ложится на душу, как татуировка, и душа твоя томится ощущением неизбежности и непоправимости будущего, проницая грань жизни и смерти и влекомая делами и потерями ценою в жизнь. Короче, хочется выпить и добавить, хочется любви и геройства, хочется гордиться и оплакать величественную и прекрасную трагедию жизни, по возможности собственной. Звенят стаканы, летят искры, мы готовы к судьбе и согласны платить цену, потому что это и есть счастье – платить высшую цену за желанную судьбу.

Министры – шулера,

король – дурак,

шуты, шутя, играют в короля!

Мы мечтали о морях-океанах,

собирались прямиком на Гавайи,

и как спятивший трубач спозаранок,

уцелевших я друзей созываю!

Уходят, уходят, уходят друзья,

одни в никуда, а другие в князья.

В осенние дни и в весенние дни,

как будто в году воскресенья одни…

Уходят, уходят, уходят, уходят мои друзья.

Ах Караганда, ты Караганда,

ты уголек даешь, да на-гора года,

кому двадцать лет, кому тридцать лет,

а что с чужим живу – так своего-то нет.

Ка-ра-ганда!..

Проходит жизнь, проходит жизнь

как ветерок по полю ржи,

проходит явь, проходит сон,

любовь проходит, проходит все.

Покрепче, парень, вяжи узлы.

Беда идет по пятам.

Сегодня ветер и волны злы,

и зол как черт капитан.

Лицо укутай в холодный дым,

водой соленой омой —

и снова станешь ты молодым,

когда придем мы домой.

Песня – это была свобода. Мы пели только то, что не показывали по телевизору, не слышали по радио, не печатали в книжках и журналах. Если прорывался Высоцкий – это была наша победа: это от нас он пришел и к ним тоже, официальным, но не от них к нам.

Корабли постоят, и ложатся на курс,

но они возвращаются сквозь непогоды.

Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю

я коней своих нагайкою стегаю, погоняю!

Уходим под воду

в нейтральной воде.

Мы можем по году

плевать на погоду,

а если накроют

локаторы взвоют

о нашей беде!

Спасите наши души!

Мы бредим от удушья!

Спасите наши души, спешите к нам!

Понимаете, любое время имеет свой музыкальный фон. Свой поэтический задник. И этот нестройный мелодичный гул – сумма внутренних движений народа. Скажи мне, что вы поете, – и я скажу вам, что вы за люди. Самовыражение.

А что за мною? Все трасса, трасса,

да осенних дорог кисель,

как мы гоним с Ростова мясо,

а из Риги завозим сельдь.

Что за мною? Доставка, добыча,

дебит-кредит да ордера,

год тюрьмы, три года всеобуча,

пять войны, но это вчера.

Что за мною – автоколонны,

бабий крик, паровозный крик,

накладные, склады, вагоны…

Гляну в зеркальце – я старик.

Вы слышите – грохочут сапоги,

и птицы ошалелые летят,

и женщины глядят из-под руки:

вы поняли, куда они глядят.

Вы слышите – грохочет барабан:

солдат, прощайся с ней, прощайся с ней!

Уходит взвод в туман, в туман, в туман,

а прошлое ясней, ясней, ясней!

А мы рукой на прошлое: вранье!

А мы с надеждой в будущее: свет!

А по полям жиреет воронье.

А по пятам война грохочет вслед.

Она была во всем права,

и даже в том, что сделала,

а он сидел, дышал едва,

и были губы белые,

и были черными глаза,

и были руки синими,

и были черные глаза

пустынными пустынями.

Нас разбросал людской водоворот.

Идут года, растет зеленый лед,

но все равно: сквозь память напролет

по набережной девочка идет,

она в снегу, как в голубом огне,

она спешит, она идет ко мне.

Пони девочек катает,

пони мальчиков катает,

пони бегает по кругу и круги в уме считает.

В этих песнях, в этих стихах с нехитрой мелодией было все, что надо: романтика и идеал, любовь и смерть, война и подвиг, юность и старость, тюрьма и родина. Иногда это была очень наивная романтика, очень жестокий надрыв и очень примитивная лиричность. Высокая поэзия мешалась с уличным самопалом, как шампанское с сивухой, но искомый эффект достигался: было хорошо.

Кто позабыл своих невест,

кто третий месяц рыбу ест,

кому приносит злой норд-вест

по пуду горькой соли:

Святая Дева, Южный Крест,

Святая Дева, Южный Крест,

Святая Дева, Южный Крест

и твердые мозоли!..

Спасибо вам, святители,

что плюнули да дунули,

что вдруг мои родители

зачать меня задумали

в те времена далекие,

теперь почти былинные,

когда срока огромные

брели в этапы длинные!