Странник и Шалопай

С некоторых пор Надеждина после больших выпивок стало донимать похмелье. Этот недуг был похуже сквозняков, поднимаемых из «окна в Европу». Как мог он сопротивлялся этому недугу. Даже справился у врачей, что же это за наказание. Ему объяснили, что это вторая степень алкоголизма. Ещё ему объяснили, что ничего страшного в этом нет. Это, хоть и болезненная, но всё ещё конкретная привязка человека к Земле, хотя и подающая надежду на скорый от неё отрыв. С наступлением третьей степени на Землю без ста граммов алкоголя уже трудно смотреть. А дальше вообще хорошо. Дальше белая горячка и инопланетные персонажи.

После этих слов Надеждин всё–таки решил не брать самые высокие алкогольные вершины и отказался от «стахановского» подвига в деле освоения и усвоения спиртного, но и похмелья ему хватило, чтобы начать различать всю суровость мироздания. Мало того, что каждый день приходится бриться, раз в месяц стричься, постоянно мыться. Так ещё надо менять и стирать одежду, ходить на работу, платить по счетам.

Какой–то явный паразит сделал всю человеческую жизнь невыносимой. И эта невыносимость явно проступала, когда человек забывал о Боге.

Однажды, хоть и не так давно, Надеждину довелось бражничать с Валаамскими монахом. Монах, как и Надеждин, делал набег на женский пол в городе Санкт — Петербурге. Была середина января. Были красивые женщины, утончённые питербурженки. Всё было строго и чинно. На столе были фрукты и невская рыба. Монах извлекал из своего походного мешка одну бутылку самодельной водки за другой. Такой прелести Надеждин не пил никогда.

Водка была настояна на можжевеловых ягодах, собранных в начале ноября, а открыта в ночь перед Рождеством. Душа Надеждина радовалась. Она достигала неописуемых высот. И с этих высот Надеждин всех прощал, всем отдавал долги, всех любил и верил только в хорошее.

Надеждину стало даже не жаль оставлять монаха одного с красивыми женщинами. У него была ночная служба в виде никому не нужного, но обязательного дежурства во дворце Меньшикова. Надеждин любил Меньшикова, значительно больше чем его Мин–херца, поэтому службу, отдавая дань духу Меньшикова, пропустить не мог. Да и потом, после такой водки Надеждин был готов оставить на поруки монаху хоть всех питерских девственниц.

За час до службы Надеждин пошатываясь встал, произнёс тост за милых дам и своим красивым голосом пропел напутствие остающимся: «Он по жизни монах, а в душе человек, и он может любить также страстно, но любовь для него непростительный грех, и его он искупит могилой…».

Перецеловав всех троекратно, как и полагалось православному казаку, Надеждин вышел на улицу. В огнях ночного города искрился снег. Надеждин подошёл к чьей–то легковой машине, засыпанной снегом, и уткнулся в снег лицом. Надо было трезветь, причём быстро. Пока таял снег, Надеждин вспоминал, куда и на чём он должен ехать. В Питер он прибыл совсем недавно и ещё плохо ориентировался во всех его улицах, площадях, дворах и подворотнях. Наконец, снег под лицом Надеждина растаял до автомобильной жести. Это означало, что он вновь трезв необыкновенно, и готов к новым подвигам. Собственно, Надеждин мог и не трезветь так радикально. Он всегда достигал цели, причём в любом состоянии, и только достигнув её, часто падал без сил. Но монах разбередил душу Надеждина. Он смотрел на женщин так ласково и так нежно, как не всегда удавалось смотреть на них самому Надеждину. Было видно, что монах занят не только небом, но и на Земле время проводит не зря. Монах не очень чтил свою церковь, но явственно проступала его любовь к жизни. В ушах Надеждина стояли монашеские тосты: «Славься» и «Долгая лета».

Надеждин шёл по скрипучему, неестественному для Питера, снегу и размышлял над словами монаха: «Забыли Бога, весь мир забыл. Бога заменили автопилотом».

А ведь он прав, думал Надеждин. Из года в год одни и те праздники, одни и те же молитвы, одни и те же поборы. За всех за нас уже давно думает кто–то другой. Этот другой всё давно измерил и описал. Всё: длительность вдоха и выдоха, площадь материков и островов, длину рек, морей и океанов. Он даже промерял водные глубины и воздушные ямы. Всё обозначил метрами, килограммами, дюймами, амперами, вольтами, децибелами и т. д. Но если всё измерено, описано, изучено, тогда зачем поводырь? Поводыря заменил автопилот. Зачем самому стремиться стать Иисусом Христом, Буддой, Мохаммедом, если есть автопилот, который тебя ведёт за ними. Никаких мыслей о вечности — только направление пути, причём одно — в точку назначения, заложенную в автопилот.

Вроде бы мир объединяется, но при рассмотрении его в большую увеличилку так выходит, что он впадает в хаос.