Странник по прозвищу Скиф

— Земля, — шепнул темноволосый, — Земля… — внезапно голос его окреп. — Это невозможно! Невозможно! Есть лишь одна дорога сюда! Одна-единственная! Дверь в тайо и потом — путь над черной бездной отчаяния… — он что-то забормотал, задергался и вдруг, уставившись в хмурое лицо Сарагосы, спросил: — Как вас зовут? Если вы с Земли, у вас должно быть имя!

— Разумеется. На Земле у каждого есть имя и есть место, где человек родился и живет. — Сарагоса сделал паузу, затем, приподняв брови, буркнул: — Ивахнов Павел Нилович. Я… хмм… в общем, неважно, чем я занимаюсь. Я здесь не случайно. А ты…

— Врач. Врач! Сергей Хорчанский из Томска. Был врачом… Был Сергеем Хорчанским…

И темноволосый оринхо в алых одеждах вновь закрыл руками лицо.

* * *

Эти слова — был врачом, был Сергеем Хорчанским — он повторил не раз, но из бессвязных его речей Скиф догадался, что Хорчанский, нарколог по специальности, имел дело с «голдом». И не только имел, но и доложил куда следует, а в результате очутился здесь. Вернее, сюда отправилась его душа, присвоенная неким безымянным сархом, а тело, которое нашли на даче, скорей всего уже кремировали или закопали. Он не помнил подробностей, не ведал, кому и как удалось его подловить; знал только, что находится здесь лишь несколько дней.

По-видимому, он обладал крепкими нервами: быстро пришел в себя и заговорил размеренно и спокойно, отвечая на вопросы Пал Нилыча. Разумеется, с Хорчанским его связывала лишь зыбкая нить воспоминаний; он был Воплотившимся сархом, оринхо, проходившим подготовку в Тихих Коридорах, и только аромат падда вызвал Хорчанского из небытия — точней, подавил на время разум двеллера, завладевшего его личностью. Время это исчислялось тридцатью-сорока минутами, и потому Хорчанский (сейчас, пожалуй, Скиф не мог называть его иначе) торопился; хотел рассказать все, что знал, и сделать все, что хотел.

Как он утверждал, многие сархи в момент Второго Рождения испытывали сильнейший шок — тем сокрушительней, чем выше был интеллект имплантируемой в их сознание личности. Причиной шока являлось не одно лишь возникающее ощущение собственного "я", способное потрясти Перворожденного; вместе с этим чувством, пленительным и драгоценным, приходило все, что связано с самосознанием, все опасения и ужасы, таившиеся в глубине души Дающего, мутный и жутковатый поток инстинктов, неясных воспоминаний, интуитивных страхов. И главным из них был страх смерти, внезапное и резкое ощущение своей конечности, временности собственного бытия. Ведь человек привыкает к этой мысли постепенно; проходят годы, пока дитя, вырастая и мужая, смиряется с неизбежным концом — вернее, как бы забывает о грядущем закате, ибо постоянные размышления на эту тему могут свести с ума. Век сархов, чья текучая плоть отличалась долговечностью, был длинней людского, но и над ними властвовало Время; и в миг Воплощения они осознавали его власть. Это было подобно удару!

Аркарбы, неполноценные, переносили его легче. Однако те, кому волей случая доставался высокий интеллект, кто пополнял высшие касты Оринхо, Иркоза и Садра, не сразу могли воспринять и примириться с идеей конечности бытия. В той или иной степени это касалось всех Воплощенных — и тавалов, Посредников при механизмах, и Карателей-сегани, и хидарта, присматривавших за шестиногими, и хону, которым поручались Перворожденные, едва отделившиеся от плоти Творца. Но оринхо страдали дольше и сильней прочих; им, получившим богатый клад эмоций и чувств — а вместе с ним и власть, — приходилось расплачиваться за похищенные сокровища.

Потом страх смерти пригасал, превращаясь в стремление самоутвердиться, в чувство всемогущества, в презрение к праху и червям, к дойному стаду Дающих и к своим собратьям из низших каст. Сархи не могли продлить себя в потомстве, но имелся другой способ приобщиться к Вечности — через власть и силу, через сотворенное властью и силой, через достижение великой цели. И План Сархата был такой целью, достаточно величественной и протяженной во времени и пространстве, чтоб породить ощущение сопричастности к вечному, вселенскому, грандиозному.

Но, кроме великих планов и даруемых ими ощущений, имелись и другие удовольствия, способные разнообразить бытие. Мысль о его неотвратимом завершении, вначале угнетающая, с течением лет становилась привычной, и тогда ужас перед смертью, а также прочие страхи, затаившиеся в подсознании, можно было подстегнуть. Как? Разумеется, воскресив на краткий миг личность Дающего, чтобы лотом испытать острое наслаждение возврата собственного "я", шок ужаса, казавшийся уже не угнетающим, но приятным и желанным. Это бодрило, это являлось одной из радостей жизни, дарованных Воплотившимся: превратиться на время в червя, в прах земной, а затем вновь стать существом всемогущим, тайным владыкой Галактики. И запах падда помогал вновь и вновь пережить сладость этой метаморфозы.