Странники у костра

Был там городской сад — с липами, кленами, песчаными дорожками, низенькими уютными лавочками, привечал входящих старинной тишиной, под сенью которой всласть думалось о временах, прошедших под здешними куполами и колокольнями. Но провинциальная скромность сада раздражала «городского голову», и задумал он соорудить в саду колесо обозрения, чтобы появился на строгом золотом лике Древлева густой мазок новейшего письма и чтобы могло, вознесясь на колесе, любопытствующее око охватить весь Древлев, от Московской заставы до Ивановской, и удивиться на миг легкости вознесения.

Задумано — сделано. Привезли колесо, расчистили площадку, врыли мачты-столбы ввиду церкви Бориса и Глеба. Теперь «городской голова» часто и с удовольствием размышлял, как он откроет колесо: ребята из ансамбля «Скоморох» грянут туш. Маша из райпотребсоюза, голубоглазая, в сарафане, кокошнике, этакая княгиня древлевская, усядется в первую люльку, к ней подсядет Ваня-гармонист в лазоревой косоворотке… Нет, его надо отдельно… Потом…

Но тут появился Крытов с гневно встопорщенными, снова рыжими бровями.

— Не срами Древлев, Иван Захарыч. И сам не срамись! — Крытов сунул каменной тяжести портфель под стол, Ивану Захаровичу показалось: прогнулась половица. В портфеле Крытов носил пудовую железку, как он говорил, для укрепления мышц спины и рук.

— Что такое? — Иван Захарыч не поднимал глаз от прогнувшейся половицы, не хотел видеть Крытова, бывшего своего одноклассника, нарочно не замечавшего, как изменили годы Ивана Захаровича, как серьезно прибавили ему лба, как значительно утяжелили подбородок.

— Ты видел Георгия Победоносца, копьем поражающего змия? — Крытов уселся в начальственное кресло, свойски поворошил листки с планом открытия колеса.

— Ну? — Иван Захарыч побагровел от новой бесцеремонности Крытова и вспомнил, что в школе у него было прозвище — Корыто.

— Если Георгию Победоносцу вместо копья всучить автомат, это будет то же самое, что твое колесо в центре Древлева. — Крытов опять взялся за листки, собрал их аккуратной стопочкой, отложил в сторону.

Иван Захарыч чувствовал, что дальше багроветь некуда, сейчас взорвется, и он мысленно обругал Крытова: «Корытом ты был, корытом и остался»; стало легче.

— Люди должны отдыхать современно, а не только на наши маковки глазеть.

— Отмени колесо, Иван Захарыч. Экое бельмо Древлеву приляпаешь. Неужели не жалко? — Крытов вовсе разволновался, схватил бумагу, свернул в трубочку и, как в подзорную трубу, посмотрел на Ивана Захаровича.

— Не трогай бумагу! — со сладостным всхлипом крикнул Иван Захарыч, но тут же взял себя в руки. — Не могу отменить. Назад не отвезешь, надо ставить.

— Ну давай я его ночами распиливать буду, а куски закапывать.

— Посажу.

— Не отменишь?

— Нет.

— Был ты Ванька-пуп, им и остался. — В школе Ивана Захарыча дразнили «Ваня-пуп» из-за любимого его присловья в те годы: «Пуп надорви, а сделай; пуп надорву, а своего добьюсь». — Грыжу все равно наживешь.

— Тут Ва́нек нету! — Иван Захарыч тоже вспомнил полное крытовское прозвище: «Корыто — рожа неумыта» и, наслаждаясь своей выдержкой, кротко сказал: — Ступай с миром, Никодим Власыч.

Крытов вышел, сел на велосипед и покатил во Владимир: отменять колесо. Там так щедро и многословно обещали разобраться, рассудить-рассмотреть, что Крытов не мешкая покатил в Москву. Спохватился, что забыл под столом Ивана Захарыча портфель, где помимо пудовой железяки были батон и плавленые сырки. «Ну ничего, у свояка в Москве поужинаю», — и Крытов приналег на педали.

Близкая ли, далекая ли выпадала дорога, он предпочитал одолевать ее на велосипеде, и не потому даже, что это хорошо для здоровья, а потому, что Крытову было душно и скучно ездить в поездах и автобусах; по его словам, голова сразу пустела и уже не человеком себя понимал, а сплошной зевотой. Вот на велосипеде одна радость, будто на лошади едешь: просторы вокруг, птицы, и голова без устали работает, что да как на этом свете согласуется и приходит в противоположность.

Крытов, по давнему древлевскому выражению, собрал под свою руку юнцов, насупленных, шкодливых, басистописклявых. А собирал так: увидит, скажем, на берегу Песчанки тупеющих от игры в «кто дальше плюнет» или на пустыре за садом с жестокой резвостью гоняющих собак, подкатит на своем «Туристе», в звонок потилинькает: мол, прошу внимания.

— Мальчишки, кто из вас не умеет в седле держаться? Та-ак. Все умеют. Посмотрим. Вот ты начинай. До той вербы — и назад. Да побыстрей, я засекать буду. — Крытов доставал карманные часы с большой секундной стрелкой, зажимал в руке велосипедную кепочку с красным козырьком, как флажком, махал: пошел! И каждому находил похвальные слова:

— Хорошо руль держишь! Ногами замечательно работаешь! Сидишь прямо как чемпион.

Потом они, возбужденные, жарко дышащие, соединенные крытовским одобрением, ждали, что же он скажет дальше. Крытов неожиданно командовал: