Странники у костра

— Фотограф, мастерскую держу. Свадьбы, поминки, семейные торжества — работы хватает. Кэт в помощниках. И подкалывать меня не надо, Кодя. В свою жизнь я тебя не замешиваю. А ты как перемогся?

— Три раза еще бегал и все-таки убежал. Во Францию попал, в партизаны.

— В Древлев, значит, из Парижа прибыл?

— В сорок пятом, осенью.

— И всё?

— Что — «всё»?

— Стал жить-поживать и добра наживать?

— Сейчас посмотришь мои палаты.

— Значит, без последствий вернулся?

— К ненастью голова болит. Все-таки шарахнуло нас здорово. Ты как?

— Ясно, Кодя. Не хочешь правду говорить.

— Я уже и чаевничать с тобой расхотел. Катерину твою попотчуем, чтоб по-людски все было. А ты на лавочке посиди. Что ты все в душу лезешь?! Какое твое дело?! Последствия, последствия! Ты вот тоже — последствие!

— Видел я, Кодя, странную картину. Как фотографу покоя она мне не дает. Сюда мы ехали через Австрию. И обратил я внимание на одного слепого старика. Сидит на тротуаре перед домом и траву из булыжников выковыривает ножом. А сегодня утром под Владимиром другого слепого старика увидел. В канаве траву режет ножом и в корзинку складывает. То ли для козы, то ли для кроликов. Для кого, по-твоему?

— Для себя. Придет домой и с хлебом есть будет. Слепой ветеран на прокорм траву рвет. Сфотографировал, что ли, его?

— Да я без фотоаппарата. А что? Австрийский старик цивилизацию поддерживает. Мостовую бережет. А ваш действительно — для прокорма.

— Ну и для прокорма, а что тебе? Стыдишь меня или жалеешь?

— Странно это, Кодя.

— Чужому, конечно, не понять, что и прокорм у нас нелегкий, и мостовые не везде, и слепые старики коз держат. Ты без сердца сравниваешь. Одним умом да глазами. Русский человек так не может. У тебя одна усмешка, гражданин из Америки, а у меня сердце болит и за старика, и за прокорм, и за древлевские мостовые. Благоденствуй, Гриха. Я тебе не завидую.

Пили чай со свежим земляничным вареньем, Марья Ивановна собрала первую ягоду по заветным полянам в Спасском бору. Доброе, толстое лицо Кэт разрумянилось, она пододвигала чашку к самовару, смеясь говорила «ишо» и все расспрашивала Марью Ивановну: где живут дети, часто ли видят внуков, повезло ли с зятьями и невестками? Зотов старательно переводил, строго сдвинув брови, гордо выпрямившись на стуле и с некоторой презрительностью подергивая шеей: смотрите-ка, мол, как Гриха Зотов быстро выучился по-чужеземному говорить.

«Хвальба был, хвальбой остался». Крытов вспомнил, каким гонористым, хвастливым парнем был Гриха, как они ходили однажды на престольный праздник в Михали и так там Гриха разгоношился, что еле ноги унесли…

— Помнишь, Гриха, Выдрину кладь? Где карасей ловили? И мостки там подновляются, и караси есть. А березнячок помнишь, там, на краю болота? Целая роща теперь.

Но Зотов уже со страстью исполнял роль чужеземца. С горделиво-презрительным подергиванием шеи ответил:

— Мне это неинтересно, Кодя. Все эти березки, Выдрины клади, утренний клев, караси — одна ботаника с географией. Еще раз говорю: этим сердца не успокоишь. Тебе и не снилось, Кодя, как я живу! Знал бы, так и не заикнулся о Выдриной клади.

— Нэт, нэт, — вдруг закричала Кэт. — Нэ так! Нэ так! — И стукнула ладошкой по столу. — Нэт ботаники!

— Молчи, миссища. Ты еще встревать будешь.

Крытов устал, рассыпались в висках мелкие чугунные горошины, вдруг соединились в большие тяжелые шары и тупо, настойчиво рвались наружу.

— Это правда, Гриха. Даже и не снилось. Да и не приснится.

В марте Никодим Власыч объявил жене:

— Снег сойдет, во Владивосток покачу.

— Как покатишь?!

— На велосипеде.

— Ку-уда?!

— Во Владивосток.

— С мальчишками?

— Один. Месяцев пять проезжу.

— Пя-ать?! А огород? А я? Никодим Власыч, ты же на сердце жаловался.

— Движение укрепляет сердце. Прокачусь по России — окрепнет.

— А я-то, Никодим Власыч? Столько времени одна. Боязно. Что за нужда на старости лет.

— С огородом ребята помогут. Что ж, что одна. Ждать будешь. Вот и занятие. Я тоже не на гулянку еду.

— Ну и нужды особой нет.

— Есть нужда. Сердце болит — тебе мало? На каждый чих отзывается.

— Может, еще сильнее разболится.

— Некогда будет. Во-первых, ногами надо крутить. Во-вторых, увидел, что не так, — слез, помог. Сердцу сразу легче.

— Хорошо, если по-твоему выйдет.

— Выйдет, никуда не денется.