Странники войны

«Что верно, то верно, – мысленно согласился Отто. – Причем это становится все заметнее».

– Я же опасаюсь того, что сугубо инстинктивно сработает месть самца: «Если уж он будет с ней, то только после меня». Что, не права?

– До этого я пока не додумался, – признал Скорцени и вдруг, не сдержавшись, расцеловал ее, не в состоянии при этом хоть как-то замаскировать ироническую улыбку.

– И предупреждаю, – игриво уходила от его ласк Лилия. – Вначале я пристрелю вас, а уж затем вашу «двойняшку». И только попробуйте подумать о том, что пора подыскать двойника для меня.

– Природа не придумала для вас двойника, Фройнштаг. Она попросту не способна на это. Дважды сотворить такое чудо природы не в состоянии даже природа.

55

Подбежав к углу сарая, за которым уже стояли Арзамасцев и Звездослав, Андрей увидел, что водитель успел набрать воды и не спеша идет по тропинке, мимо того места, где они все трое притаились.

– Оставайтесь здесь. В случае чего – прикроете, – прошептал Беркут. – Не вздумайте стрелять.

– Понял, – кивнул Арзамасцев.

– Не понял, а «есть, товарищ лейтенант», – жестко уточнил Андрей, приведя обоих в изумление и, захватив автомат за ствол, спокойно вышел на тропинку.

– Ты ее пробовал, хорошая вода?

– Болотная. Как и везде в этой дрянной стране, – ответил водитель, перехватывая ведро из левой руки в правую. – Во всех колодцах отдает тиной.

– Все-таки нет воды лучше, чем в Баварии.

– В Баварии не был, не пробовал. Но для радиатора сойдет. Хоть баварская, хоть польская. Где обер-лейтенант?

– У дома.

– Он уже договорился? Остановимся здесь? Что это там за шум доносился?

– Он ждет оберштурмбаннфюрера. Наводит порядок. Дом большой, места всем хватит. Сколько вас? – Беркут остановился на тропе, прямо перед водителем и, забросив автомат за плечо, бесцеремонно отобрал у него ведро.

– Оно же грязное, – успел предупредить водитель, считая, что он хочет напиться. – Вот фляга. Я набрал.

– Сколько вас там, в машине? – снова спросил Андрей, все еще не выпуская из рук ведро.

– Пятеро. Четверо из полевой жандармерии и тот чертов поляк.

– Какой еще поляк?

– Да арестовали тут одного. За связь с партизанами. Вначале обер-лейтенант хотел было везти его в город и сдать гестапо. Но затем решил повесить где-нибудь здесь. Дело в том, что поляк пытался бежать и набросился на обер-лейтенанта, вот он и пообещал, что расправится с ним в первом же селе. А обер – человек слова…

– То есть обер-лейтенант наведывался во двор, чтобы раздобыть кусок веревки? Божественно.

– А заодно и передохнуть. Ночью нас обстреляли партизаны. Пришлось до утра просидеть между двумя сараями и стогом сена, с автоматами в обнимку. Только утром решились уехать из этого проклятого села.

– Но поляк-то откуда взялся?

– Так ведь он и есть хозяин хутора, возле которого нас обстреляли. А раз у его хутора стреляли, пусть поболтается на веревке. Вот за что мне нравится война – так это за то, что на ней подобные суды вершатся очень просто. А ведь до войны я сидел в тюрьме именно из-за поляков, только за то, что пропорол одного из них ножом. Разве не обидно?

– Еще как!

Голова водителя была на уровне груди Беркута. Он задрал ее, и бескровные потрескавшиеся губы растянулись в неприятной, уже старческой какой-то улыбке.

– Что ни говори, а на войне убить поляка – одно удовольствие. И никакого тебе суда, – сказал Беркут, осенив немца своей жесткой, хладнокровной улыбкой. И вдруг, неожиданно для самого себя, поднял ведро и, обливая водителя водой, с силой напялил его ему на голову. На какое-то мгновение немец буквально захлебнулся, и этого было достаточно, чтобы сорвать у него с плеча автомат и выхватить у себя из-за голенища трофейный нож, о котором там, во дворе, просто-напросто забыл.

– Последний? – с надеждой спросил Арзамасцев, когда Беркут вновь оказался за углом сарая. И лейтенант заметил, что ефрейтора бьет озноб, словно он стоит раздетый на осеннем ветру.

– Если не считать тех четверых, которые остались возле машины. Что, нервы сдают?

– Мы могли спокойно уйти в лес, – осипшим голосом проговорил Кирилл, поглядывая, как, все еще с ведром на голове, корчится в судорогах водитель.

– Эмоции оставь на потом. Это Кодур? – кивнул лейтенант в сторону бегущего к ним боевика. Того самого, который вошел во двор вместе со Звездославом.

– Он, – вполголоса подтвердил Звездослав.

– Ну и божественно. Неплохая у нас получилась встреча? А, как считаешь? – спросил он командира партизан, когда тот, пригибаясь, словно бежал под пулями, заскочил в их укрытие.

– И поговорить не дадут, холера краковска… – Кодур подал кому-то невидимому отсюда знак рукой, и к ним, точно так же пригибаясь, перебежало еще двое боевиков в изрядно потрепанных мундирах польской армии, только без знаков различия. – Где остальные? – резко спросил их Кодур.

– Убитых Гансов в лес понесли. Вместе со стариком и девкой, – ответил тот, что был помоложе, парень лет двадцати пяти, с длинными пшеничными усами.

– А вы унесите этого. Только быстро, – приказал им Беркут, передавая автомат и патроны водителя Звездославу.