Странница. Ранние всходы. Рождение дня. Закуток

Эта естественная связь с землей, со всем, что вершится на ней наивного или таинственного, полнее всего чувствуется в момент, когда перо Колетт описывает то, что по традиции надо бы назвать пейзажем, если бы не бился в этих зарисовках с натуры так отчетливо пульс интеллекта, размышляющего о законах бытия («Мир среди животных», 1916; «Прекрасные времена года», 1945).

По этому камертону земли выверяла Колетт свой слог с первых самостоятельных шагов в литературе. «К счастью для читателя, — говорил старейшина французской литературы Ролан Доржелес, — Колетт рано поняла, что высшая изысканность в простоте».

На этой границе изысканности и простоты и надо искать ключ к покоряющей художественной силе произведений Колетт. В гуле жарких литературных дебатов XX века она сумела сохранить свою непохожесть. «Не принадлежа ни к одной из литературных школ, сбежав от них, как сбегают из школы ребята, она всем этим школам утерла нос», — писал Жан Кокто.

Колетт — крупнейший во французской литературе XX века мастер лирического пейзажа и анималистического «портрета».

Природа и животные — в восприятии Колетт — не объект отстраненного художественного созерцания, а очень личная, одухотворенная, поэтичная сторона ее внутреннего мира, устремленного к подлинности чувств, радостной полноте жизни — глубинным родникам ее творчества. В природе и среди животных Колетт черпала нравственную силу для противостояния холоду людских отношений, их фальши, бездушному расчету, изведанных ею в юности, после замужества и на пороге зрелой поры. Символичен эпизод из ее биографии: после разрыва с Готье-Вилларом и переезда из особняка на улице Курсель в утлую квартирку на Вильжюст Колетт все же не в одиночестве, а как она сама сказала, «меж кошкой и собакой безбоязненно встретила новую жизнь». И разве не характерно, что первая книга, подписанная именем Колетт, — ее творческое самоопределение, прозорливо поддержанное в предисловии Франсисом Жаммом, — называлась «Диалоги животных» (1904; 2-е доп. изд., 1905). Последующие книги — «Мир среди животных» (1916), «Двенадцать диалогов между животными» (1930) — утвердили анималистическую тему в творчестве Колетт. В ее гуманистическом осмыслении и художественном истолковании она была близка своим предтечам и современникам — классикам французского реализма конца XIX — первой половины XX века — Жюлю Ренару, мечтавшему подружиться с оленем, кормить его из рук травой («Естественные истории», 1896); Луи Перго, убежденному, что люди призваны любить животных, дружить, а не враждовать с природой (сб. рассказов «От Лиса до Марго», 1910); Жан Ришару Блоку, рассказавшему об охотнике, который в утреннем пробуждении природы, в пении птиц открыл внезапно проявление высшей гармонии и решительно швырнул патроны в воду (новелла «Рено идет на охоту», 1911); Анри Барбюсу, противопоставившему беснующейся толпе охотников из замка «спокойствие самой природы», смотревшей из огромных глаз преследуемого оленя (рассказ «Улюлю», 1914). Эта плеяда французских писателей, и среди них Колетт, конечно, продолжала традиции И. С. Тургенева, его «Записок охотника» с их пронзительным чувством человечности и с удивительным, по словам Ф. И. Тютчева, сочетанием «реальности в изображении человеческой жизни со всем, что в ней есть сокровенного, и сокровенного природы со всей ее поэзией»[3].

Сочетание реальности, психологической глубины в изображении страстей и чувств человека и поэзии природы с ее извечной сменой времен года, восходами и закатами, таинством дня и ночи, могучими стихиями, морем, грозой, порывами ветра — характерно для художественного мира Колетт, в котором человек и природа не теснят одни другого, а будто равноправно осознают себя, дружелюбно всматриваясь друг в друга. Классический тому пример ее романы «Ранние всходы» и «Рождение дня». В последнем особенно отчетлива автобиографическая основа, придающая повествовательному искусству Колетт — эпическому по своей природе — явственно выраженную лирическую, исповедническую тональность. Порой интимное, изведанное проступает в романе лишь в каком-либо мотиве или сюжетном повороте, неожиданной детали или же фразе, звучащей афористично, с удвоенной энергией таящегося в ней смысла, явного, извлеченного из общечеловеческого опыта, и сокровенного, выстраданного в превратностях своей судьбы. Одну из подобных сентенций встречаешь в романе «Кошка» (1933).