Странные дела к югу от города

– Сючжэнь! Сючжэнь!

Она прекратила рыдать, с мокрым от слез лицом присела передо мной на корточки и уткнулась лбом мне в грудь. Вытерев слезы о мою мягкую ватную жилетку, она подняла голову и с улыбкой взглянула на меня. Я протянула руку, поправила ее растрепавшуюся челку и неожиданно для себя самой произнесла:

– Сючжэнь, ты мне очень нравишься!

Ничего не ответив, она шмыгнула носом и встала. Погода стояла теплая, поэтому сейчас вместо ватных штанов с гамашами на ней были легкие просторные штаны. Ноги у нее, наверно, худенькие-худенькие: когда дул ветер, штаны на ней трепыхались как безумные. Да и вся она была такая же худенькая. Пока она сидела на корточках, уткнувшись лицом в мою безрукавку, я разглядела ее спину – кожа да кости!

Сючжэнь потянула меня за руку:

– Пошли в дом, поможешь мне там прибраться.

В маленьком боковом дворике стоял только этот малюсенький двухкомнатный домик. Сючжэнь толкнула дверь, и та заскрипела, да так неприятно, что, казалось, скрип пронзает до самых костей. После залитого солнцем дворика в темном помещении было зябко. Пространство передней комнаты занимали аккуратно расставленные, но покрытые толстым слоем пыли письменный стол, стулья и книжный шкаф. Сюда бы няню Сун! Она как взмахнет своей метелкой – пыль так и разлетится по всей комнате. В разговорах с мамой папа часто удивлялся, что няня Сун не протирает пыль влажной тряпкой, ведь от метелки никакого толку: потом всё снова осядет на прежнее место. Но мама просила папу не делать няне замечаний, она считала, что в Пекине принято убираться именно так.

Дальняя комната оказалась еще меньше, чем первая: в ней поместились только кровать и чайный столик. На кровати лежал кожаный чемодан. Сючжэнь открыла его и достала большой мужской ватный халат – я такой у папы видела. Она прижала халат к груди и заговорила сама с собой:

– Надо бы в него еще хлопка добавить.

Вынесла халат во двор и повесила сушиться на солнце, а я вышла следом. Потом она вошла обратно, и я снова последовала за ней. Сючжэнь попросила меня помочь ей отнести чемодан во двор, чтобы его тоже посушить под солнцем. В чемодане лежали лишь пара перчаток, фетровая шляпа и несколько поношенных подштанников. Сючжэнь аккуратно разложила каждый предмет под солнцем, затем взяла в руки полосатую куртку:

– Думаю, эта куртка годится только на подкладку куртки для Корички.

– Конечно. – Я отвернула край своей куртки и показала Сючжэнь подкладку. – У меня тоже из папиной старой одежды сшита.

– Тоже? Откуда ты знаешь, что это одежда Коричкиного папы? – спросила Сючжэнь, с улыбкой уставившись на меня. Ее веселое настроение передалось и мне. Но действительно – откуда я знаю, что это одежда Коричкиного папы?

Не зная, что ответить, я склонила голову набок и улыбнулась. Сючжэнь потрепала меня за подбородок.

– Ну, скажи! – настаивала она.

Мы сидели на корточках возле раскрытого чемодана, и я радостно рассматривала лицо Сючжэнь. Ветер сбил ее челку на бок, и она напомнила мне кого-то, но я так и не поняла, кого. Я ответила:

– Просто догадалась. Послушай, – понизила я голос, – а как мне называть Коричкиного папу?

– Называй дядюшкой!

– У меня уже есть дядя.

– Дядь может быть много! Ну, тогда называй его дядя Сыкан. Он третий в семье, поэтому можно еще звать его третьим дядюшкой.

– Третий дядюшка Сыкан… – произнесла я. – А во сколько он домой вернется?

– Он… – Сючжэнь резко выпрямилась, нахмурилась и склонила голову набок. Подумав немного, она ответила: – Скоро. Он пару месяцев как уехал.

Она снова вошла в дом – и я за ней. Она немного повозилась в доме и опять вышла – я следом. Она стала возиться во дворе: одно передвинула, другое передвинула. Так мы с ней и ходили туда-сюда, мне было очень весело. Лицо у Сючжэнь порозовело, на щеках расплылись пыльные разводы, на кончике носа и над верхней губой выступили бусинки пота. До чего же она хорошенькая – загляденье!

Сючжэнь рукавом утерла пот на носу и сказала:

– Инцзы, принесешь мне тазик с водой? В доме надо всё протереть.

– Конечно, сейчас, – с готовностью откликнулась я.

Боковой двор располагался прямо возле сторожки, их разделяли только ворота. Чан с водой и тазик нашлись у сторожки под навесом. Я сняла с чана крышку и черпаком налила воду в тазик для умывания. В это время я услышала, как в доме кто-то спросил:

– Как ваша дочка? Получше?

– Ай, и не вспоминайте, – донесся до меня голос мамы Сючжэнь. – Опять хуже стало. Каждый год, как начинается весна, она сама не своя. Уже пару дней то плачет, то смеется – какое уж тут «получше»! Эх…

– Такие болезни всегда весной обостряются.

Тазик у меня в руках ходил ходуном, и вода из него выплескивалась на меня. Пока я дошла до бокового двора, воды в нем осталось всего ничего. Поставив тазик на стул, я вдруг учуяла аромат жареного. Втягивая носом аппетитный запах, я кое о чем вспомнила и обратилась к Сючжэнь:

– Мне надо домой.

Сючжэнь копалась в ящике и не услышала меня.

А вспомнила я о том, что после обеда должна встретиться с Ню-эр в соседнем переулке, который упирается в наш, мы с ней еще вчера договорились.