Странные сближения. Книга вторая (СИ)

Первый выстрел послышался со стороны дальнего окна, и Сорока, удивлённо глянув на растрёпанного юношу, продолжающего безмятежно спать, только скорчившего на секунду гримасу от попавшего на веки солнца, устремился на звук. В это время Ион Данилеску, выстреливший в наставившего на него ружьё дворецкого, обнаружил две вещи: во-первых, ружьё оказалось толстой ручкой метлы, а во-вторых, дворецкий, будто предвидя выстрел, присел, так что пуля прошла высоко над его головой, а сам кинулся на Данилеску и пребольно ударил его метлой в грудь. Гайдук машинально отклонился назад, защищаясь от метлы, как от пики, но прежде чем успел выпрямиться, дворецкий с невероятным проворством кинулся ему под ноги и, схватив за лодыжки, перекинул через подоконник.

Нечленораздельно крича, в комнату ворвался Сорока и прикладом сшиб дворецкого на пол. Откуда-то послышались крики и удары, дверь, ведущая в коридор, сорвалась с петель, и началась неразбериха. Сорока и вновь забравшийся в окно Данилеску теснили к двери двоих слуг, вооружённых тяжеленными бронзовыми штырями, выдернутыми из ширмы. Сабля Данилеску вылетела из разбитой кисти, другой рукой гайдук выхватил пистолет, и тотчас оба крепостных, сделав кувырок, исчезли в коридоре. Пуля пробила дверь. Туда же угодил заряд крупной дроби из ружья — стоп. Окно небольшое, коридоры узкие, а вечно нести ружьё в руках гайдук не станет — повесит на плечо. С длинным стволом не развернуться, значит…крупной дроби из обреза Сороки.

Перевёрнутый стол, зарубки на стене — от случайного взмаха клинком; на полу обломок шашки и две неровные борозды грязи, к одной из них прилип вьющийся седой волос.

На кухне старый атаман Кирилл Бурсук раскидывал поваров, оказавшихся не только поразительно ловкими, но и, судя по всему, набранными из отставных пехотинцев. Двое особенно крепких повисли у атамана на руках, Бурсук присел и с рёвом разогнулся, сводя руки над головой. Два тела столкнулись над ним и рухнули позади, а Бурсук, спрятав бесполезную в тесном помещении саблю, ухватился за ближайший стол и, выставив его перед собой, как щит, двинулся на поваров, выдавливая их из кухни. Оказавшись у порога, он отшвырнул стол и, снова вынув саблю, крутанул ею перед собой. Блеск клинка в просторной прихожей возымел нужный эффект, и безоружные повара кинулись врассыпную, но тут на поле брани кубарем выкатился гайдук Брындуш. Следом за ним вылетела сломанная пополам шашка, а затем вышел бородатый мужик в подобии ливреи, волочащий за ноги орущего Данилеску.

— Твар-ри! Пор-рвём! Ур-х-х-твар-ри-фьить!

Под аккомпанемент Жако с верхнего этажа спустился в неизменном халате, шаркая по рассыпанным на лестнице осколкам, Инзов. Ссадины на костяшках правой руки, халат новый, без единой складки — надел только что, взамен или поверх смятой одежды. Стол, заслонивший дверь, прострелен, судя по торчащим щепкам, со стороны гостиной. На стене напротив множество мелких отверстий от попавших дробинок. Несколько пятен крови на полу; осколки люстры образуют, если глянуть сверху, неровный овал, вытянутый в сторону лестницы.

Сорока, выбежав в залу и не найдя никого, кто мог бы оказать сопротивление, кроме мечущегося по клетке попугая, остановился, озираясь.

— Где Инзов-то? — запыхавшийся Гришка Минчук, двухметрового росту детина, выбежал из соседней двери.

— Здесь Инзов, — раздался брюзгливый голос, но прежде, чем Сорока увидел стоящего на ступеньках человека, в дальнем конце комнаты распахнулась третья и последняя дверь. Из неё громыхнуло, и ноги сороки Сороки сами собою подогнулись, а где-то позади треснуло дерево. «Навылет, — ещё не чувствуя боли, подумал Сорока, падая на колени. Палец дрогнул на спуске, и дробь разлетелась по стене далеко от горничной (удивиться Сорока так и не успел), стоящей в проёме и поднимающей второй пистолет.

— Х-хуки ввех-х! — трескуче картавя, отчего слова звучали ещё более грозно, крикнула горничная и снова выстрелила. На этот раз целилась в ногу Гришке, но тот, подпрыгнув, вцепился в обод люстры и, оттолкнувшись от пола, пронёсся через пол-комнаты по воздуху. Дождём обрушились бесчисленные подвески, очерчивая на полу проделанный Гришкой путь. Пуля, не задев живой мишени, пробила стол рядом с уже имеющейся дырой.

Старик, стоящий на лестнице и равнодушно наблюдающий происходящее из-под полуопущенных век, выбросил перед собой руку, и костлявый кулак угодил точно в подбородок подлетевшему Гришке. Минчук, отброшенный ударом, несшим силу, куда большую ожидаемой, выпустил импровизированную трапецию и повалился на ковёр, сверху не него искристою лавиной сорвалась люстра; и последней Гришкиной мыслью, перед тем, как голову заполнил долгий, переливающийся звон, было: «Ничего себе дедушка».

«Ни…я себе дедушка», — думал Пушкин, живо представивший недавнее побоище.

— Как вы догадались, что моя Марфуша стреляла?