Странные сближения. Книга вторая (СИ)

— Александр, вас само провидение туда поселило. Я думал, придётся вместе ломать голову, как вам попасть к губернатору, не вызвав подозрений.

Пушкин напрягся.

— Попонятнее, если можно.

— Волконский с Пестелем составили le programme, — сказал Охотников. — Как именно вам осуществить убийство.

О, Господи, да в чём же тут дело…

— Константин, умоляю! Вы-то знаете, почему от Инзова следует избавиться?

— Нет. Мне сказал Пестель, а в подробности я не посвящён. Между прочим, в Тульчине говорили, что с вами была связана какая-то странная история…

— Случается, — оборвал его Пушкин. — Как видите, ничего существенного не изменилось.

— Ладно, спрашивать не буду… Итак, Инзова вы отравите. Вернее, даже не вы, а вот, — Охотников подтолкнул носком сапога стоящий под столом сундучок.

— Это что?

— Не открывайте! Это змея. Степная гадюка. Да сядьте вы, Пушкин, она оттуда не выберется.

Пушкин, никогда не видевший живую змею, но и не испытывающий особенного желания исправить это упущение, боком обошёл стол, придерживая выпустившего коготки Овидия, и тростью выдвинул сундучок на свет.

— Ящик обит изнутри железом и оклеен ватой для тепла, — Охотников поднял сундучок. — Змеи сейчас должны быть в зимнем сне, и эта уснёт, если её застудить. Так что не пытайтесь проветривать.

Пушкин нервно рассмеялся.

— Вытряхнете её на постель Инзову, а дальше всё решится без вас. Бывает такое: отогрелась в подвале гадюка раньше срока. Выползла в дом искать, где потеплее. Печально, но естественно.

— Нет-нет-нет, — Пушкин забегал вокруг стола. На него оглянулись прочие посетители, но не заинтересовались. — Я боюсь змей. К тому же слишком много животных. Попугай и кот у меня уже есть. Как я вашу гадину назову? Маша? Глаша? Зизи?

Охотников отодвинул чашку и сложил перед собой руки.

— Тише. Александр, это лучший из вариантов. И наиболее безопасный для вас.

— А если змею найдут раньше? Или она просто не захочет кусать Инзова?

— На этот случай у Волконского есть запасной вариант, но я не знаю, какой именно, потому как, если я верно понял, второй вариант уже не предусматривает вашего участия.

А вот это совсем плохо. Пока убийство поручают мне, Инзова можно спасти… А если постороннему? Откуда ждать покушения? Версия со змеёй мне бы в жизни в голову не пришла…

— Постарайтесь всё проделать сегодня, — Охотников проверил на сундучке замки и вручил его Пушкину. Тот взял будущее орудие убийства да так и продолжал держать в вытянутой руке и нести домой менее приметным образом наотрез отказался.

— Ещё один вопрос, Константин, — Пушкин с растопыренными руками (в одной — ящик с гадюкой, а по другой начал спускаться с плеча царапучий Овидий) остановился в дверях кофейни. — Просто так, entre nous — вам Инзова не жаль?

— Жаль человеческой жизни. Но мы с вами теперь оба солдаты, Александр. Мы сами выбрали сторону, потому что доверяем ей и видим перед собою цель. Хочется вам чуда? Чтобы все разом прозрели и поверили в нашу правоту? Чуда не будет, а враги уже есть. Ипсиланти и Владимиреско не жалеют своих врагов. Так отчего мы должны?

Никита, легко смирившийся с присутствием в жизни барина кота Овидия, к змее отнёсся не так спокойно. Сундук с гадюкой был задвинут в дальний угол за комод, накрыт сверху ведром, прижат чугунным казанком и бронзовой статуэткой, изображающей Актеона, застигшего у ручья Артемиду. Но и после этого слуга объявил, что в комнату не войдёт, хоть режь его, и даже близко к двери подходить не станет.

Пушкин, полностью с Никитой солидарный, накидал поверх ведра с казанком и статуэткой гору одежды, чтобы гадюка, умудрись она сбежать, запуталась в рубашках, жилетах и фраках. Ещё месяц назад Александр бы пожалел новые наряды, но теперь, в Кишинёве, они сделались не нужны. Гордый умением изысканно одеваться, Пушкин столкнулся с такой пестротой и разнообразием костюмов, что даже в лучшем своём фраке и головокружительно модных штанах он терялся среди остальных, и некому было оценить его sens de la mode. Мгновенно утратив интерес к собственной одежде — что толку заботиться о ней, если это не произведёт впечатления? — Александр ходил в старом сюртуке, повалявшемся в своё время на Екатеринославском песке и потёртом на Крымских скалах. Мятые воротники рубашек (Никита обленился и гладил из рук вон плохо) прикрывал чёрным платком, а штаны шутки ради приобрёл тёмно-бордовые, бархатные, вроде тех, что носят молдавские бояре. Почти год прошёл с отъезда из Петербурга, и как трудно было узнать в заросшем, прокуренном, небрежно одетом человеке неопределённого возраста прежнего элегантного юношу, выехавшего некогда за Петроградскую заставу.

Итак, змея таилась в сундучке под нагромождением всего, что попалось под руку, а Пушкин с Никитой временно жили в одной комнате, — подальше от рептилии.

Вечером вернулся Инзов и был встречен злым Французом, сидящим посреди Инзовского кабинета. Голубые глаза Француза горели гневом, а растрёпанные кудри и бакенбарды грозно торчали во все стороны, окружая лицо Александра подобием рыжевато-русых колючек.