Странные сближения

— Условие, — сказал атаман, прижимая Охотникова пальцем к стене. — Будем грабить. Кроме денег Орлова — вся добыча, что соберем в доме. Иначе никого не поведу.

* * *

— Многое я пережил, — рассказывал Липранди, придерживая вьющиеся по ветру усы, — но змеи меня не кусали. Хотя знавал я людей, которые остались живы после встречи с гадюками.

— Выздоровели? — с надеждой спросил Пушкин.

— Правда, — добавил Инзов, — их удача в том, что они не дали змее себя укусить.

Простим нашим героям некоторое невежество в вопросах герпетологии — яд степной гадюки, хотя и может привести к смерти и уж точно станет причиною длительной болезни, относится к далеко не самым эффективным ядам. Это, кстати, прекрасно знал Юшневский, раздобывший хилую, давно не кормленную змею у бродячего фокусника-цыгана. Расчёт Юшневского был прост — яд почти гарантировано убьёт старика, но, случись так, что гадюка укусит кого-то из своих, шанс погибнуть будет незначительный. Пушкин не знал о змеях ничего, Липранди — почти ничего, хотя никогда бы этого не признал, вот и шли они теперь к губернаторскому дому, воображая чудовищные картины смерти от укуса змеи, которая, если верить Липранди, могла за минуту-другую уничтожить целую роту.

— Кстати, хотя бы вы знаете что-нибудь об Инзове?

Иван Петрович выплюнул ус и почесал острый подбородок.

— Ничего, что могло бы вас удовлетворить. Но загадки с ним определённо связаны.

— Какие? — Александр жадно уставился на Липранди.

— Повторюсь, ничего конкретного. Знаю, что Инзов — подкидыш, и его родители неизвестны, но он долгое время получал от неизвестного благодетеля огромные суммы. Достаточные, чтобы сделать приличную карьеру.

— И о происхождении Инзова ничего не известно?

Липранди пожал плечами.

— Ну, он дворянин, или, во всяком случае, у него доставало денег, чтобы этот вопрос никого не интересовал. Вообще же все, кто имел с Инзовым дело, отзывались о нём более, чем лестно. Большего мне и не нужно было знать, я тут, как-никак, по другому делу. А кто и откуда происходит — не моя, Александр, забота, — тут перед Пушкиным и Липранди отворилась дверь, и Иван Петрович, решительно отодвинув к стене Афанасия, первым вошёл в дом.

Прошло чуть менее получаса:

Инзов, Липранди и Пушкин сидели за журнальным столом у чадящего камина (повредилась труба), отмахивались от лезущего целоваться Овидия и грелись пуншем — единственным, по мнению Александра, средством, позволяющим примириться со вкусом бессарабских вин.

— Гениально, — Липранди подергал за узел бечевки, крепко стянутой на локте Инзова поверх рубашки. Инзов дрогнул от щекотки и снова спрятал опухшую конечность в рукав халата. — Вам не больно?

— Немела поначалу. Но после я узелок-то ослабил, до завтра ещё подержу.

— Как вам пришло в голову, что к вам зайдут проверить? — Пушкин отодвинул горячий кубок подальше от розового носа Овидия, привыкшего познавать мир эмпирически.

— Вы мне и подсказали. Ежели вы по моей вине не справитесь с поручением, с меня в вашей коллегии голову снимут, а я человек пожилой, мне бы покойную старость коротать. Когда и кто меня навестит, я, понятно, не знал, вот и перевязал руку заранее. Кровь-то моя медленно течет, чуть что — синяк. А от такой-то повязки разом всю руку раздуло.

Старому военному, губернатору — и пришла в голову идея, которую я, профессионал, даже не рассматривал?

— Я с ума сойду, — Пушкин, не замечая того, накручивал на палец свесившуюся со лба прядь. — Все кругом проницательны, любой из моих друзей того и гляди окажется тайным агентом, один я ничего не знаю и не догадываюсь. Всё! — он потянул за прядь и ойкнул: в руке остался зацепившийся за ноготь бронзовый волнистый волос. — Ухожу из Коллегии, а на моё место пусть встанет ваш Афанасий. Никто и не заметит разницы.

Около сорока лет назад, б е з п о с т о р о н н и х:

— Вставай, — трясут за плечи. — Выпей.

Борясь с тошнотою, поднимаюсь на постели и, зажмурившись, выплескиваю в рот содержимое стакана. Огненным обручем сжало горло; задыхаюсь и впиваюсь зубами вью угол подушки, стараясь дышать сквозь него.

— Последний раз, — голос отзывается в ушах низким, тягучим гулом. — Больше никакого спирта. Водку или коньяк.

Снова перевернувшись на спину, верчу перед лицом рукой. Запястье покраснѣло и чуть припухло, но в целом ничего ужасного с рукой не произошло. Могу даже найти в себе силы поднять вторую и рассмотреть и её, чтобы убедиться — не перепутал, рука та самая. Снова подступает тошнота — ну, к этому мы привычные, проблюемся. А пока не выворачивает, лучше сощуриться — с закрытыми глазами тошнить еще больше, с открытыми — болит голова.

— Жар спадёт к вечеру, — лба коснулось что-то влажное, холодное, на ощупь как мертвая рыба. Ах да, прикладывают к голове мокрый рушник. — А завтра пройдут последние пароксизмы, — продолжает голос из мутного небытия. Уж мне это его спокойствие, так и хочется сказать, что от одних звуков его неспешной речи тянет на рвоту. — Послезавтра повторим.

Закрыть глаза, пусть станет совсем дурно, быстрее вырвет — быстрее полегчает.