Странные сближения

Карбоначчо сидел у стены, вцепившись одной рукой в ружьё; вторая рука покоилась на груди итальянца, совсем немного не дотягиваясь до торчащего из шеи ножа.

В Петербурге — докладывать или нет? — никому не верь — Бурсук не хочет в тюрьму — поворот

Их жизнь неведомый предатель

Погубит в цвете дней!

В.Кюхельбекер

Возьмём-ка паузу.

Поднимем голову от лупы, вынем из карты флажок, пусть бумага поднимется вулканом, отдавая древко, и прочь от этого места, что нам его чернильные штрихи — пусть по их зелёным и чёрным рекам, по ухабам бумажного волокна ползут волы и лошади, пусть движутся невидимые глазу корабли, пусть все люди на берегах повернут головы к северу, почешут разом в затылке и скажут мудрыми голосами «ох далеко-о», а нам-то, нам-то что, к чему нам их дальние пути, если для того, чтобы оказаться в городе Петербурге, нам довольно перевести взгляд.

После ареста Капитонова совещания в кабинете статс-секретаря проходили часто, но коротко: Каподистрия больше слушал, чем говорил, а сил Черницкого с Рыжовым не хватало для полноценного мозгового штурма.

В письме Француз был оживлён и многословен. Писал о приезде Раевского, о предстоящем совместном их с Липранди путешествии к границе, где будет устроена засада на Зюдена, заканчивал же несколько неожиданно:

  Так, поздним хладом пораженный,
  Как бури слышен зимний свист,
  Один — на ветке обнаженной
  Трепещет запоздалый лист!..

Услышав фамилию Липранди, Каподистрия поморщился и сказал:

— Фанфарон. За что Нессельроде его держит, не могу понять.

Стихами же заинтересовался и потребовал объяснения у Черницкого, за которым негласно закрепилась репутация мастера толкования.

Теперь статский советник сидел, склонившись над исчёрканными строками, и выписывал в столбик подходящие идеи. Получалось плохо.

В Коллегии поговаривали, что по возвращении с конгресса его превосходительство сильно сдал. Многие жалели статс-секретаря, но немало говорили и о том, что-де, если отвечаешь за Россию, ею и занимайся, а лезть ещё и в греческие дела — это оставь менее занятым людям.

— «Так, поздним хладом поражённый, сижу на ветке, обнажённый»? — удивлённо прочитал Рыжов, заглянув Черницкому через плечо.

— А! Умеете подкрасться, капитан, — Черницкий вздрогнул и переворошил бумаги. — Упражняюсь… Ищу скрытые смыслы. Как вам?

— Не очень.

Черницкий опустил лицо в ладони и застонал.

— Ну как мне ещё понять Француза? Ну как? Я пытаюсь думать, как Француз!

Рыжов по привычке дёрнул себя за светлый чубчик, свесившийся на глаза.

— О Французе, к слову, я и беспокоюсь.

— Все о нём беспокоятся, — вздохнул Черницкий.

— Вы тоже подозреваете? — оживился Рыжов.

— Что?

— Так вы не… Меня всё держит одна мысль, — Рыжов сел подле Черницкого и уставился в стол, собираясь с мыслями. — Отъезд Француза к границе какой-то слишком внезапный, не находите? В один миг османы очистили в Бессарабии коридор, по которому, как полагает Француз, проедет Зюден.

Черницкий кивнул.

— Но вот, — Рыжов неуверенно замялся. — Я всё думаю: Француз ведь не знает, что одно из его писем до нас не дошло. Он на него ссылается, уверенный, что мы…

— Ну пропало, — Черницкий закинул ногу на ногу и сцепил на колене руки. Следить за рассуждениями Рыжова было неинтересно. — Увы, это всё ещё случается, теряются письма.

— И сразу после этого турки освобождают дорогу, как будто приглашая — смотрите, тут что-то неладно? Я боюсь, что письмо попало к ним в руки. Может быть, я и напрасно волнуюсь, но если предположить, что я прав, тогда это ловушка. Они знают, что Француз — наш агент. Они знают, что он работает не один. И одним разом избавятся от самых ценных наших разведчиков.

Черницкий, с бесстрастным выражением слушавший капитана, при этих словах наморщил лоб, так что складки, пролегшие от виска до виска, сложились в строчку: «эк вы, батенька, загибаете».

Рыжов, поймав его взгляд, тотчас остыл и стал разглядывать что-то на воротничке статского советника, не решаясь снова поглядеть в глаза.

— Это возможно, как теория, — с сомнением произнёс Черницкий. — Будем уповать на то, что вы ошиблись, а если правы — на осторожность Француза. Тем более, при нём Диего с Раевским, а на их опыт можно положиться.

— Вы правы. И всё же я… — Рыжов окончательно смутился.

— Что ещё?

— Если они не… — капитан поёжился. — Не выберутся из западни. С нас спросится и за гибель агентов, и за провал всей операции. Я, может, не слишком дальновиден, но, по-моему, Нессельроде не преминет доложить Государю о наших потерях, свалив всю вину на статс-секретаря.

— Возможно, — согласился Черницкий. — Нам-то что?

— Мы служим под его началом, — очень тихо сказал Рыжов. — Я думаю, было бы неправильным не предупредить Каподистрию о возможном риске.

В глазах Черницкого промелькнуло удивление, задержалось на миг, выбирая, пустить на смену лёгкое уважение или скуку; выбрало второе.