Странные сближения

— Ваше предложение вполне разумно, господин камергер. Очень даже разумно. Ах если б вы знали, какой гадости я наслушался в Тропау… — и Каподистрия, совсем не похожий в эту минуту на себя прежнего — старого, вкрадчивого хитреца, — вскочил и, с грохотом опустив на стол кулаки, навис над замершими кураторами Француза. — Ничему не бывать! — прокашлял он, и, мгновенно выдохшись, сел, виновато глядя на сжавшихся подчинённых. — Государь выступит против Итальянского восстания. Значит, и Этерии ждать нечего.

Февральская оттепель принесла туман, и нижний этаж Коллегии иностранных дел канул в густую вату, верхний же плыл над туманом, погрузив в него восемь своих колонн, как редкий гребень.

На ступенях у выхода из здания камергер Капитонов врезался в плотное, квадратное тело Черницкого и был крепко схвачен за плечи.

— Вы на самом деле не поняли, что предложили? — недобро глядя на Капитонова, осведомился коллежский советник.

— Господин Черницкий, я честно окончил сегодняшнюю работу и собираюсь отдохнуть. Вы не могли бы отложить разговоры о Французе…

— Если мы возьмём на себя задачи политического сыска, — Черницкий покрепче придавил Капитонова, и камергер стал медленно приседать под тяжёлыми руками сотрудника, — то вскроется и связь тайного общества с Этерией, а значит, наш в тот же момент лишится должности.

— Как есть, — подтвердил Капитонов, — но у нас тут вообще-то османский шпион, а что наш заигрался в греческую революцию, так это его вина, не так ли?

— Пожалуйста, камергер, откажитесь от своих слов. Есть же и другие методы, а ваш план никогда не поздно применить.

— Что вы так всполошились? Или вы сочувствуете этим несчастным республиканцам? Или грекам?

Знайте, камергер, если вы продолжите настаивать на плане, который может навредить статс-секретарю, я буду стреляться с вами.

— Вы с ума сошли.

— А вы знаете, что я не шучу.

— Господин Черницкий, как у вас в голове всё не уложится? — это способ остановить Зюдена.

— Господин Капитонов, — Черницкий ослабил нажим, и камергер выпрямился, — жандармы пусть ловят революционеров хоть всех скопом, хоть по одному. Но мы будем искать Зюдена и только его, и нет никакой вины Иоанна Антоновича в том, что благородной идеей греков воспользовался враг.

— Я выслушал вас и понял ваше мнение, — прозрачным, пустым голосом сказал Капитонов. — Дайте мне выйти, наконец.

— Вы согласны со мною?

— Решительно нет.

— В таком случае, — Черницкий сделал шаг в сторону по мраморной площадке, пропуская коллегу к выходу, — Я принимаю ваши слова за оскорбление.

* * *

Но вернёмся в январь Anno Domini 1821, в дом Василия Львовича.

— Инзов? — вытаращился Александр. — Зачем, ради всего святого, убивать Инзова?

Василий Львович потемнел лицом.

— Прегадко себя чувствую, говоря сие, но живой Инзов — угроза всей нашей кампании.

— И выставить его из игры живым никак невозможно, — добавил Волконский.

— Погодите, я не понимаю, чем Инзов так опасен? Он добр ко мне, отпускает в поездки, хотя я должен быть при нём на службе…

— Отвечу, — сказал Волконский. — Инзов — agent secret Коллегии Иностранных Дел. Государь, вернувшись из Тропау, предположительно, отклонит просьбы греческих повстанцев, собирающихся как раз в Бессарабской области. Уничтожение Гетерии будет доверено Инзову. А если Гетерия распадётся, мы упустим, может быть, единственный случай…

— Это ложь, — Пушкин встал, оказавшись совсем немного выше сидящего Волконского. — Будь Инзов царским агентом, вы бы в первую голову подозревали его подчинённого, то бишь меня. Тем более, всем известно, как легко он позволяет мне путешествовать.

Краснокутский пробормотал: «Вот так вот».

Волконский неподвижно сидел, глядя в сторону.

— Вы правы, — наконец, он пошевелился, но на Пушкина так и не посмотрел. — Истинную причину я не могу вам назвать. В своё оправдание скажу, что даже не всем присутствующим здесь, она известна. Вы должны поверить мне, как верят остальные.

— Голова кругом, — Пушкин рухнул в кресло. — Я понимаю, от убийства царя мир станет только лучше… но так легко приговорить к смерти доброго губернатора…

— Он не тот, за кого себя выдаёт, — медленно проговорил Василий Львович. — И выбор, к несчастью, между его жизнью и нашими. Только так, ну.

Вот тебе и чудесный Василий Давыдов, плохой певец и мальчишка в душе, — подумал Француз. — Но чем им не угодил Иван Никитич?

Собравшиеся думали о разном. Илиас Вувис беспокоился за Этерию; Басаргин уже полчаса формулировал фразу, чтобы не показаться смешным; Дубельт и Василий Львович, бывшие людьми мирными, жалели обречённого Инзова и равно с ним Пушкина; Краснокутский, которому, как и Французу, были неизвестны причины готовящегося покушения, ломал над ними голову; Волконский думал о том, что этот Пушкин чересчур молод, но лишних людей сейчас быть не может.

— Вы, — сказал Волконский, — будете сообщать нам все подробности об Инзове. Постарайтесь следить за его перепиской.

— Сергей, — негромко произнёс Краснокутский, — Пушкин — поэт, а не разведчик. Неразумно будет поручить… Pardon, Александр, не собирался вас задеть.