Странные занятия

Один из больших многомодульных геодезических куполов единственного поселения на Марсе был отдан под посадки гигантских цереусов — ветвистых кактусов, возвышающихся почти на двадцать пять футов (столь же высоких, как столетние растения, хотя их всего пять лет назад вырастили из генетически модифицированных семян). К фантастическому росту их вынудила воля бэннекеровского психокинетика, моего предшественника.

Теперь кактусы — как и люди — мои подопечные. Мы с моей подругой по изгнанию отвечали за здоровье и непрерывное функционирование и тех и других.

Я предпочитал ухаживать за кактусами.

Вот и сейчас, тронув кончиками пальцев один массивный, бочкообразный ствол, я растворился в его плоти. Скользя между деловитыми клетками кактуса, я восхищался ощущением от надежно спрятанных запасов влаги. Все дальше и дальше в ствол уходило мое второе «я», бомбардируемое искаженными сенсорными данными — чтобы разобраться в их мешанине, у меня ушли годы. Вот эти пахнущие эстрагоном, ворсисто фиалковые клубки — хлоропласты, вон те набухшие электричеством искры — вакуоли. Я упивался вегетативной безмятежностью, почему-то отличной от сходных механизмов в человеческом теле…

Еще глубже, теперь под почву, в неестественно толстые и длинные волокнистые корни, где ощупью, слепым тропизмом [51]выискиваю влагу, ледяными слитками заключенную под поверхностью Марса. Жажда-ищет, жажда-ищет, жажда-ищет…

Кто-то тряхнул меня за плечо. Я почувствовал это будто из далекого далека. Втянув назад психокинетические зонды, я вернулся в собственное тело.

Жоэль Фурье, аэролог колонии, убрала руку. Наверное, у меня в лице она прочла раздражение, так как настороженно отступила на шаг.

— Я не стала бы вам мешать, доктор Строуд, не будь дело столь важным. Экспедиция возвращается, а у нас проблемы.

Английский был lingua franca [52]марсианской колонии. Фурье говорила на нем с приятным акцентом. Одета она была в белый стеганый комбинезон с нашивками Европейского Управления Аэронавтики, украшенный изображением антикварной ракеты «Ариана». В восемнадцать лет (такой умудренный возраст!) она была ветераном своей профессии. После трех лет знакомства я не знал о ней ничего, кроме голого минимума (внешность, имя и возраст), и знать не желал.

— Что за проблемы?

— Медицинские, разумеется. Выразились они неясно, но это очевидно.

— Пусть этим займется Санжур. — Я отвернулся. — Сейчас ее смена.

— Доктор Санжур не отвечает. Она заперлась у себя.

— Вот черт! Скорее всего клетки сжигает. Ладно, пойдем, вытащим ее из постели, пока она не задымила себе всю кору головного мозга.

Кактусы росли на импровизированных клумбах с грубой марсианской почвой, между ними вились дорожки из плавленого камня с керамическим покрытием и тончайшими бороздками: чтобы не оскальзываться, если при «доении» кактусов часть влаги прольется. Я последовал за Фурье к выходу из купола. Мне хотелось думать, что церусы тянутся ко мне, не желают отпускать, стремятся обнять дружелюбными смертельными сучьями.

Два жилых купола были разделены на усеченные сегменты, которые открывались в центральный общий холл, заставленный креслами и растениями в кадках.

Почуяв неладное, у двери Санжур столпились остальные колонисты. На их комбинезонах красовались нашивки множества стран и организаций, из которых состояло Сообщество. В проникавшем сквозь прозрачную крышу купола свете слабого марсианского солнца их лица казались почти белыми. Эти молодые мужчины и женщины нервно переминались с ноги на ногу и перешептывались. Дайте дорогу парии, который держит в своих руках ваши жизни, ребята…

Расступившись, они расчистили мне проход к двери. Я нажал кнопку ОТКРЫТЬ на панели безопасности. Загорелся красный огонек ЗАКРЫТО, панель пискнула, дверь осталась запертой.

— У кого код оверрайда?

Вперед выступил мальчишка, в котором я узнал одного из астрономов.

— Хольтцманн оставил коды мне, — сказал он. — Но не знаю, можно ли вторгаться в частную жизнь доктора Санжур…

Глаза мне словно бы затянуло алой пеленой.

— Послушай, малыш, вот-вот прибудет транспортер, битком набитый больными коллегами, а один из двух имеющихся медиков заперлась в своей комнате и почти наверняка сжигает ради кайфа свои гребаные нейроны. Я бы предположил, что ситуация достаточно близка к критической, чтобы вторгнуться в частную жизнь кого угодно. Но если тебе это видится иначе…

Пожав плечами, я сделал вид, что собираюсь уходить.

— Нет-нет, конечно, вы правы. Я просто не подумал… Послушайте, я сейчас же открою.

Он лихорадочно нажал несколько кнопок, и дверь скользнула в стену.

Я переступил порог.

В комнате лежало распростертое нагое тело, которое я знал — изнутри и снаружи — едва ли не лучше, чем мое собственное. Ами безвольно раскинулась на кровати. Глаза у нее были закрыты, по подбородку сбегал ручеек слюны. На первый взгляд, просто спит. Но нет. Она растворилась в ею же вызванном, ею же поддерживаемом пожаре почти оргазмического удовольствия, сгорая на погребальном костре, топливом в котором служат клетки мозга, и если предаваться этому слишком долго, дело закончится смертью.