Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник)

Двумя листами, прихваченными совершенно для иной цели, Дженкинс лихорадочно стал вытирать увазюканный пол туалета. Выбросив изрядно потяжелевшие листочки в унитаз, старина начал нажимать на кран умывальника: в очереди стали выражать нетерпение. Вымыв тапочки, Дженк вдруг с ужасом заметил, что часть унитаза тоже обоср… Застонав, он выхватил из кармана пачку сигарет «Аэрофлот» («Летайте только самолетами!») и с ее помощью стал уничтожать остатки свинства. В очереди стали серьезно беспокоиться, кто-то уж требовательно стучал в дверь.

С взвизгом «Сейчас» старина вымыл руки и стал осматривать одежду в туалетное зерцало. В дверь уборной замолотили кулаками… Дженк еще раз осмотрелся: все вроде было в норме. Судорожно вздыхая, старина пригладил волосы и отпахнул дверь. С негодующим «Фу-ууу!» люди в очереди отпрянули в сторону. И тогда, именно тогда, в голове Дженкинса и родился тот, ставший теперь всемирно известным афоризм, который он тут же и поведал ошеломленным слушателям:

– Садясь на унитаз, граждане, ради всего святого, держитесь за поручень! Он для того и предназначен…

Очередь ошеломленно промолчала, а старина Дженк гордо проследовал к своему месту, забыв в туалете мыло и полотенце, но веруя, что их эпопее с Одессосом приходит конец! Финиш! Финал… А какой он получился – судить вам, досточтимые друзья!

Итак, наша первая повесть окончена. Как она тебе, читатель? Ты удивлен, раздосадован, взбешен?!

Пойми:

– Дрожать за жизнь и плакать о судьбе мне надоело, будь понятлив! Я мысль одну хотел запечатлеть в тебе…

– Какую, наглый автор?

– Как хорошо, что мы еще смеемся!

– Смеем смеяться?

– Да нет, уже смеемся! и смехом победим.

– Кого ж мы победим?

– Ну, это ты обдумай сам, а я прощаюсь до свиданья! Надеюсь, скоро мы увидимся с тобой!

– Я жду, я верю!

– Ну ладно…

Одесса-Чебаркуль,

июль 1988; лето 1996 г.

Набакофф

«Однажды, в беседе с одним американским писателем, его советский коллега никак не мог уяснить, почему тот не знает великого русского писателя 20 века Набокова…

Наконец американец хлопнул себя по лбу и воскликнул: „Ах, Набакофф!“.

„Вот-вот!“ – обрадовался собеседник.

„Только он не русский, а наш, американский, писатель!“.

„Позвольте!“ – изумился советский писатель.

„Нет-нет, точно! не спорьте…“.

Наступило неловкое молчание…»

Случай из жизни

Предисловие

Снежное одиночество Владимира Набокова в литературе 20 столетия многим читателям представляется загадочным, а еще большее количество людей ужасно раздражает. Пытаясь применить к жизни гения свои нехитрые житейские представления, бедные критики и записные литературоведы, за гроши подгрызающие биографии писателей, которым они смертно завидуют, отыскивают в романах Набокова все, что им хочется, и сообщают «urbi et orbi» об «истинной сути» творений Набокова и «потаенной жизни» русского гения. Жестокость критики к подлинному таланту присутствует во все века, и глупо ужасаться довольно благополучной литературной судьбе Мак Наба (в сравнении, например, с такими же гениями слова, как Вийон, Мандельштам или Рембо).

Сам Набоков неоднократно проигрывал ситуацию такой «мнимой разгадки» в своих произведениях («комментарии критиков» к: роману о Чернышевском в «Даре», замечания доктора Рэя к исповеди Гумберта в «Лолите», «разгадки» мистера Гудвина в «Истинной жизни Себастьяна Найта»), оказываясь первым «обывательским» критиком собственных шедевров. Однако на критиков, писавших о Набокове в ранний период творчества, это действовало в малой степени. После признания окончательного в 1955–62 гг. (успех «Лолиты», статья Г. Грина о романе, фильм С. Кубрика) тон критики сменился, но лишь до смерти писателя… Впрочем, гению рассчитывать на единодушный вой признания в начале пути не стоит никогда. К тому же, по замечанию Д. Свифта, едва ли можно оболгать в статейке, возникшей за неделю, монумент литературы, созданный за долгие годы огромным волевым напряжением гения… Статейка умрет скоро, шедевр умрет вместе с человечеством.

Набоков, помимо писательского дара, несомненно, обладал и даром филолога; но, как писатель, он стремился познать мир в его божественной полноте и оставить именно этот запечатленный образ в своих романах. Попробуем вспомнить этот мир волшебника Мак Наба хотя бы отчасти.

Начало пути