Странный Джон (ЛП)

Мы вышли из библиотеки и пересекли обширный огород, где работало несколько молодых людей, потом направились по долине между двумя горами. Здесь раскинулись поля маиса и рощи молодых апельсиновых и помпельмусовых[106] деревьев, которые, как надеялись островитяне, однажды дадут богатый урожай. Растительность на острове сменялась от тропической к субтропической и местами даже к той, что была обычна для средней полосы. Сгинувшие первые аборигены успели привнести на остров ценные растения: вездесущую и бесценную кокосовую пальму, хлебное дерево, манго и гуаву[107]. Все эти растения, кроме кокосовой пальмы, чувствовали себя не слишком хорошо из-за соленого воздуха, пока новые сверхнормальные поселенцы не изобрели раствор для защиты от соли. По тропе, почти полностью скрытой среди ароматной местной растительности, мы вышли на другую сторону острова, которая представляла из себя откос голого камня, кое-где покрытого засохшим океаническим илом. Нескольким случайно занесенным сюда семенам растений удалось укорениться и основать на скале отдельные крохотные зеленые колонии. Джон указал мне на склон одной из гор, где находилась «главная местная достопримечательность» — киль и остатки шпангоута[108] деревянного судна, которое, по всей видимости, затонуло здесь до того, как остров появился из-под воды. Среди деревянных останков лежали осколки керамики и человеческий череп.

На вершине горы, которая была пониже, находилась недостроенная обсерватория. Ее стены возвышались только на фут от земли, но у всего сооружения был заброшенный вид. Отвечая на мой вопрос, Джон сказал: «Когда мы поняли, как мало времени нам осталось, мы решили отказаться от части работ, и сосредоточились на том, что могли хоть как-то завершить. Позднее я расскажу тебе об этих делах».

Теперь я приступаю к части своего повествования, которую собирался изложить наиболее подробно и содержательно, но после нескольких неудачных попыток был вынужден признать, что такая задача находится за пределами моих возможностей. Так и эдак я пытался создать единый план отчета о колонии с точки зрения антропологии и психологии. И каждый раз терпел неудачу. Я могу только описать несколько несвязанных наблюдений. Например, что в эмоциональной жизни колонии было что-то непостижимо «нечеловеческое». В повседневной жизни их выражение эмоций казалось обычным, хотя и варьировалось от неуемного энтузиазма Нг-Ганко и привередливости Каргыса до идеального самообладания Ло. Несомненно, даже в самых искренних выражениях чувств в самых обычных жизненных ситуациях здесь всегда присутствовала доля отстраненного любопытства и самоизучения, которое само по себе было не совсем «человеческим». Но только в исключительных случаях, и особенно в горе, островитяне показали себя существами, созданными из совершенно иного материала, чем Homo Sapiens. Одно происшествие может послужить этому отличным примером.

Вскоре после моего приезда у Хи Мэй, девушки из Китая, которую все называли просто Мэй, случился ужасающий припадок, при этом при самых роковых обстоятельствах. Сверхнормальная природа, хоть и достаточно высокоразвитая, была в ней неустойчива. И приступ, судя по всему, был вызван внезапным возвратом к «нормальному» состоянию, но в самой дикой и уродливой форме. Однажды они с Шахином, который с недавних пор стал ее партнером, отправились в каноэ на рыбалку. Все утро Мэй вела себя странно. В лодке она внезапно набросилась на Шахина и принялась рвать его зубами и ногтями. Во время потасовки лодка перевернулась, и тут же акула схватила Мэй за ногу. К счастью, у Шахина был с собой нож, которым он обычно потрошил рыбу. Вооружившись, он напал на акулу, которая на удачу оказалась достаточно молодой. После отчаянной борьбы, хищница отпустила добычу и скрылась. Израненный и измученный Шахин с огромным трудом сумел доставить Мэй на берег. Следующие три недели он нянчился с ней, никому не позволяя его сменить. Из-за практически оторванной ноги и тяжелого душевного расстройства состояние Мэй казалось безнадежным. Порой ее истинное «я» пробуждалось, но чаще всего она или была без сознания, или буйствовала. Шахину приходилось связывать ее, чтобы не позволить навредить самой себе или ему. Когда, наконец, стало казаться, что она идет на поправку, он был вне себя от радости. Затем ей стало только хуже. Однажды утром, когда я принес ему завтрак, Шахин сказал: «Ее душа совершенно растерзана и теперь уже не излечится. Сегодня утром она узнала меня, протянула ко мне руку. Но она теряет себя и она напугана. И очень скоро она вовсе перестанет меня узнавать. Сегодня я буду сидеть с моей возлюбленной как обычно, но когда она уснет, мне придется ее убить». Его осунувшееся лицо при этом оставалось совершенно спокойным. В ужасе я бросился на поиски Джона, но он, выслушав мой рассказ, только ответил со вздохом: «Шахину лучше знать».