Странный гость

Я, кажется, покраснела, сказала, что нет, а он усмехнулся снисходительно:

— Чего ж так, я бы первый влюбился, такая симпатяга! — потом вдруг сказал: — А, да тут, наверно, не с кем дружить, все в кроватях лежат.

Я объяснила ему, что лежат у нас ребята только в одном корпусе, в третьем, и среди них есть очень хорошие, умницы, талантливые. Они все много читают, рисуют, лепят, стихи сочиняют. Стала ему показывать их рисунки, которые он и нам дарили, поделки из дерева и пластилина…

А он вдруг потянулся и говорит:

— чего-то меня в сон клонит, пойду я к себе на верхотуру, ладно?

Я сказала, что, конечно, пусть отдыхает, видно, после самолета еще не привык. Он взял свой магнитофон и полез наверх. Я еще спросила его вдогонку, поправилось ли ему там, на голубятне. О и сказал: «Очень! Приходи в гости!» и исчез.

Л потом я услышала, как он еще долго крутил свой магнитофон, значит, спать не хотел.

Вот уже три дня Валерий живет у нас, а я до сих пор не могу его понять. На второй день утром мы пошли на море. Я провела его через парк, спустились мы по лестнице к берегу. Там ребята, выздоравливающие, зарядку делал и под музыку. Я говорю ем у:

— Давай вместе с ними.

А он какого странно на меня пос мот ре л и говорит: Мне эта музыка в школе надоела. Ты иди, а я лучше на море посмотрю. «встала в строй, а когда зарядка кончилась и они пошли на завтрак, стала его искать — нигде не найду. Забеспокоилась, по берегу ношусь — нет его нигде. У меня аж сердце заныло. А дядя Миша, вахтер наш, лодку свою смолит на берегу, видит, что я бегаю, спрашивает: «Ты чего, дочка, ищешь кого?» «Дядь Миша, — говорю, — вы мальчика тут не видели с транзисторным магнитофоном, светловолосый такой». А сама чуть не плачу. «С транзистором, говоришь? Дак вон же он сидит наверху, на нас как раз глядит».

Посмотрела я наверх, куда он показывал, и вижу: сидит мой Валерий на перекладине, на краю беседки, поглядывает по сторонам, жует что-то, а рядом транзистор его стоит.

Я ему кулаком погрозила, поднялась по лестнице, подошла. А он как ни в чем не бывало говорит: «Жвачку хочешь?»

— Ты что, не видел, я весь берег обегала, тебя ищу?

— Видел, что бегаешь, а для чего — откуда мне знать. Может, ты зарядку продолжаешь…

Совесть у тебя есть? — говорю. — Я ж чего только не передумала… Мог бы окликнуть.

А он пожал плечами и говорит без всякого выражения:

— Совесть здесь ни при чем, каждый делает, что ему нравится, и нечего меня сторожить!

— А я и не думаю тебя сторожить, — говорю, — но пришли же мы вместе, я тебя в первый раз привела, значит, я отвечаю за тебя.

Уж как он тут расхохотался. Не по-настоящему, когда весело, а так, как в театре со сцены смеются, когда надо показать, что очень смешно. Потом сразу замолчал, и лицо его сделалось надменным.

— Запомни раз и навсегда, девочка, отвечаю за себя только я сам. Никто за меня не отвечает, и я ни за кого не отвечаю. Вот так. А теперь иди гуляй, ныряй, делай, что хочешь, я за тобой следить не буду, и ты, пожалуйста, делай то же самое, давай договоримся на будущее. Каждый живет сам по себе.

Я стою, не знаю куда деваться со стыда, вроде я следила за ним, или помешала ему в чем-то. Хотела сказать, не могу, слова не идут, слезы в горле стоят. Так мне обидно стало! Хотела уйти совсем, потом думаю — ведь он тут в первый раз, мало ли что может получиться, пусть говорит, что хочет, но я за пего в ответе.

— Ты плавать умеешь? — спрашиваю.

— Не беспокойся, не утону! — отмахнулся он, словно от надоедливой мухи.

Пошла я вниз, села на берегу. И море мне уже не в радость. Сижу, как оплеванная. Ребята зовут купаться, а я не могу уйти, все время на него исподтишка поглядываю. А он, как сидел, так до обеда и просидел, даже с перекладины не слез — честное слово! Сидит, жует свою жвачку и на море смотрит, глаз не спускает, будто увидел там что-то необыкновенное.

Или это он специально так — из-за меня с места не сдвинулся?

Я потом отцу все рассказала, спрашиваю его: «Ну разве так поступают?» А он погладил меня по голове, поцеловал и говорит:

— Знаешь, что я думаю, надо оставить его сейчас в покое. Ему кажется, что кто-то покушается на его свободу, что за каждым его шагом будут следить, указывать — что и когда делать… Так вот, пусть чувствует себя совершенно свободным, пусть поймет, что никто не собирается его притеснять.

Пожалуйста, — говорю, — я к нему близко не подойду!

Ну, вот, ты и обиделась. Не надо так. Ты поставь себя на его место, и сразу обида пройдет.

— Я пробовала, не получается.

А ты еще попробуй, — засмеялся он. — Представь себе, что это ты приехала в первый раз к кому-то в гости, чувствуешь себя неловко, хочешь побыть одна… Пусть он делает, что хочет. Когда хочет уходит, приходит. Хочет — пусть будет один. А почувствуешь, что ему тоскливо стало одному, предложи пойти куда-нибудь вместе. Я думаю, когда он поймет, что никто не собирается его контролировать, он сам изменится.

— А если он утонет?

— Как утонет?

— Очень просто, возьмет и утонет. Я ведь не видела, как он плавает.

— А ты бы спросила.

— Спрашивала, он говорит — не утону, не бойся. А я боюсь.